Русская литература в ХХ веке. Обретения и утраты: учебное пособие
Шрифт:
Судьба книги
Давно замечено, что книги, как и люди, имеют свою судьбу. Сегодня, когда прошло более пятидесяти лет со дня появления «Золотой розы», можно с уверенностью говорить, что судьба этой книги сложилась несчастливо.
Во-первых, она осталась неоконченной, хотя в силу структурных особенностей, присущих крупным жанрам у Паустовского, это обстоятельство особого значения не имеет: каждая глава повести относительно самостоятельна.
Во-вторых, «Золотая роза» вышла в свет – октябрь 1955 года – не вовремя. Паустовский, как и некоторые его современники, рассчитывал, что процесс «потепления» будет необратимым и нарастающим. Этим надеждам, однако, не суждено было сбыться. Обсуждение книги В. Дудинцева «Не хлебом единым», события вокруг «Доктора Живаго» Б. Пастернака, резкая критика в адрес альманахов «Литературная Москва» и «Тарусские страницы» показали, что оснований для
Обычно, написав книгу, Паустовский не спешил с публикацией, как бы ожидая подходящей общественной ситуации. Конечно, литературные мистификации с находками и потерями преследовали определенную цель. Сложность общественной и литературной обстановки тех лет требовала осторожности и предусмотрительности. Думается, что и «Золотая роза» не один год пролежала в столе, ожидая своего часа.
Значение «Золотой розы» в полной мере не осознано по сию пору. Причины ясны. Спрос на творчество, творческие искания, творческую личность ещё недавно был минимальным. Пафос уникальной книги Паустовского оказывался не созвучным времени. Нынче искусство освобождается от узкотенденциозных, заранее заданных подходов к оценке содержания и формы художественного произведения, возвращается, хотя и очень медленно, к подлинным, вечным ценностям, к истинному гуманизму в первую очередь.
В таких условиях «Золотая роза» незаменима, бесценна, особенно для молодых людей, только начинающих приобщаться к творческому восприятию искусства.
Складывается впечатление, что Паустовский специально подготавливал общественное мнение к восприятию «Золотой розы». За два года до её публикации, в сентябре 1953 года, в журнале «Знамя» была напечатана статья «Поэзия прозы»: «Довольно давно, ещё до войны, я начал работать над книгой о том, как пишутся книги. Война прервала работу примерно на половине». Далее в статье писатель рассказывал об источниках книги, доказывал её право на существование: «Работа писателей заслуживает гораздо большего, чем простое объяснение. Она заслуживает того, чтобы была найдена и вскрыта величайшая, подчас трудно передаваемая поэзия писательства – его скрытый пафос, его страсть и сила, его своеобразие, наконец удивительнейшее его свойство, заключающееся в том, что писательство, обогащая других, больше всего обогащает, пожалуй, самого писателя, самого мастера. Нет в мире работы более увлекательной, трудной и прекрасной!.. В своей ещё не до конца написанной книге я больше всего хотел передать эти исключительные свойства писательской работы, бросающей свет на все стороны человеческого духа и человеческой деятельности»113).
Обратимся сначала к истории «Золотой розы». Сын писателя В.К. Паустовский утверждал: «…замысел этой книги возник у отца очень давно. Я впервые услышал о нём чуть ли не в то военное лето. Только название у книги первоначально предполагалось иное – “Железная роза”. Связано оно было с другим прологом, в котором главным действующим лицом был не парижский мусорщик, а русский кузнец, отковавший из железа замечательную розу с тонкими лепестками. Мне этот вариант нравился больше, и совсем не потому, что он был связан с “родной почвой”. Привлекало сравнение – удивительная роза сделана из самого простого материала, идущего на гвозди и подковы.
Так и со словами. Они одни и те же – и в обыденной речи, и в волшебстве стиха. Потом отец увлёкся мыслью о золотой пыли, и место кузнеца занял Жан Шамет»114).
Оба они, отец и сын, не называя конкретной даты, говорят, что работа над «Золотой розой» началась «очень давно». Вряд ли точная дата вообще может быть указана. Название «Железная роза» мелькало ещё в выступлениях Паустовского на обсуждениях «Кара-Бугаза» в 1932–1933 годах в ответах на вопрос о творческих планах (см. «Знание – сила» 1933, № 11 12); «Красный библиотекарь» 1933, № 3; и др.). С того же времени началась публикация в печати материалов о творческом процессе:
«Документ и вымысел» («Наши достижения», 1933, № 1); «Как я работаю над своими книгами» (М., 1934); «Рождение книги» («Детская литература», 1936, № 8) и др.; литературных портретов: «О книге капитана Лухманова «Соленый ветер» («Детская и юношеская литература», 1933, № 11); (Об Э. Багрицком» («Литературная газета», 1935, 15 февраля); «Крепкая жизнь (Об А.С. Новикове-Прибое)» («Литературная газета», 1936,20 марта); а также литературных портретов М. Горького, Р. Киплинга и О. Уайльда.
В «Романтиках» (1916–1932) и «Блистающих облаках» (1929) затрагиваются проблемы писательского труда. Даже в «Кара-Бугазе», повести куда как далекой от литературных забот, Паустовский находит возможность сказать и о Пушкине, и о своем стремлении как можно больше людей «приохотить к писательству», и о чисто технических деталях художественного мастерства. О книгах более позднего времени и говорить не приходится: все они в большей или меньшей степени касаются круга проблем, поставленных в «Золотой розе». Даже произведение, не связанное с проблемами искусства, у него может начаться парадоксальным образом: «Каждому писателю нет-нет да и захочется написать рассказ совершенно вольно, не думая ни о каких “железных” правилах и “золотых” законах, написанных в учебниках литературы»115).
В.Г. Белинский писал о том, как важно определить главную идею художника, пафос его творчества. Такой идеей, пронизывающей всю деятельность Паустовского – и прозаика, и публициста, и критика, – была высокогуманная идея выявления и утверждения прекрасного в жизни и в искусстве.
С этих позиций всё им написанное – все тома его сочинений: романы, повести, рассказы, пьесы, сказки, статьи, эссе и т. д. – представляются одной большой книгой. Изменялся объект исследования: человек, природа, произведения искусства, цель оставалась той же:
Сотри случайные черты —И ты увидишь: мир прекрасен116).«Золотая роза» исследует особенности творческого процесса художника как одного из возможных средств достижения этой цели, на что указывает её эпиграф: «Всегда следует стремиться к прекрасному». Решению этой задачи служит и отбор материала, и его расположение.
Паустовский как-то заметил о «Золотой розе»: «Она насквозь автобиографична и могла бы быть одной из частей «Повести о жизни»117). К этому следует только добавить, что «Повесть о жизни», как и «Золотая роза», осталась неоконченной и также писалась не в сроки, указанные под ее частями – «Далёкие годы», 1946, «Беспокойная юность», 1954, и т. д., а всю жизнь. Что такое «Романтики», как не часть «Повести о жизни»? Уже в 1937 году, за девять лет до появления в печати «Далёких годов», писатель обнародовал план «Повести о жизни» (см. журнал «Детская литература», 1937, № 22).
Таким образом, творческая история «Золотой розы» неотделима от эволюции Паустовского как художника, и её появление свидетельствует только о том, что завершился какой-то этап многолетнего процесса, который в самой книге назван «кристаллизацией замысла» и который продолжается, пока художник жив. Считать, что «Золотая роза» – это запись разговоров в Литературном институте, где Паустовский некоторое время работал, сделанная задним числом (а такие мнения бытовали), неправомерно.
Серьёзным препятствием на пути «Золотой розы» к широкому читателю оказался её жанр. Он останавливал своей непривычностью, непохожестью на обычные литературные произведения, отсутствием сквозной сюжетной линии, персонажа, цементирующего отдельные главы.
За несколько месяцев до публикации Паустовский объявил: «…работаю над книгой “Золотая роза”, жанр которой затрудняюсь определить»118). Сразу вспомнилась его двадцатилетней давности реплика по поводу «Кара-Бугаза»: «Я затрудняюсь сказать, что это – повесть, очерки или путевые записки, так как в книге есть элементы разных жанров»119).
В воспоминаниях Л. Левицкого воспроизводится мнение Константна Георгиевича о книге Ю. Олеши «Ни дня без строчки», несомненно родственной «Золотой розе»: «…новый ли это жанр, не знаю, – новый жанр ведь появляется не тогда, когда писатель думает: дай-ка я напишу нечто новое и небывалое по форме. Ему надо сказать что-то важное, он пишет, зачёркивает, бьётся, мучается, места себе не находит, истерзанный, ставит последнюю точку, отчаиваясь, что книга не получается. Тут-то и выясняется, что это и есть новый жанр. Жанров ведь куда больше, чем критики считают»120).