Русская литература XIX века. 1850-1870: учебное пособие

Коллектив авторов

Касаткина В.Н. Поэзия Ф.И. Тютчева. М., 1987.

Мотман Ю.М. Поэтический мир Тютчева // Избранные статьи: В 3 т. Т, 3. Таллин, 1993.

А. К. Толстой (1817–1875)

«Я один из двух или трёх писателей, которые держат у нас знамя искусства для искусства, ибо убеждение моё состоит в том, что назначение поэта – не приносить людям какую-нибудь непосредственную выгоду или пользу, но возвышать их моральный уровень, внушая им любовь к прекрасному, которая сама найдёт себе применение безо всякой пропаганды», – писал в своей эпистолярной «Исповеди» Алексей Константинович Толстой в 1874 г. (письмо-автобиография было адресовано итальянскому драматургу и историку литературы А. Губернатису). Таким образом Толстой, поэт, драматург, прозаик, выразил своё творческое кредо, свидетельствующее о том, что и он – сторонник «чистого искусства». Толстой представил здесь и своё «нравственное» кредо: «Что касается нравственного направления моих произведений,

то могу охарактеризовать его, с одной стороны, как отвращение к произволу, с другой – как ненависть к ложному либерализму, стремящемуся не возвысить то, что низко, но унизить высокое. Впрочем, я полагаю, что оба эти отвращения сводятся к одному: ненависть к деспотизму, в какой бы форме он ни проявлялся. Могу прибавить к этому ненависть к педантичной пошлости наших так называемых прогрессистов с их проповедью утилитаризма в поэзии». Толстой со всей ясностью показал, как в его поэтике ужились явные противоположности: романтический лиризм как отражение «чистого искусства» и сатира как отрицание всякого «деспотизма». Всё это дано им на фоне подробного рассказа о своей жизни: счастливое детство в имении дяди А.А. Перовского па Украине, привычка «к мечтательности, вскоре превратившаяся в ярко выраженную склонность к поэзии», любовь к природе, встреча с Гёте, оставившая в памяти «величественные черты лица Гёте», выпускной экзамен на словесном факультете Московского университета, служба в русской миссии в Франкфурте-на-Майне, звание камер-юнкера, заграничные путешествия, сотрудничество в журналах «Вестник Европы» и «Русский вестник».

Толстой стал писать стихи с шестилетнего возраста. И уже самые первые его опыты «в метрическом отношении отличались безупречностью». Такими они стали не без влияния В. А. Жуковского и А.С. Пушкина, который похвалил стихи юного Толстого. В последующем творчестве Толстого именно пушкинская традиция станет определяющей.

В жизненном пути Толстого выделяется одна закономерность. Литературный мир, в который он с упоением вживался с детских лет, всё дальше и дальше уводил его из социального мира и самой литературной среды. Как поэт-романтик он искал творческого одиночества. И он достиг этого ценой отказа от служебной карьеры (Толстой служил во 2-м отделении императорской канцелярии) и постепенного удаления от литературного окружения. В первой половине 1850-х годов он входит в «некрасовскую школу» «Современника», печатает в журнале свои стихотворения, и на этом его литературные отношения с «Современником» заканчиваются. Затем подобные отношения начинают складываться со славянофилами, что сделает его сотрудником «Русской беседы». Но и отсюда Толстой уходит, чтобы, подобно близкому ему А.А. Фету, уединиться в своих имениях Пустынь-ка и Красный Рог. В 1861 г., уходя в отставку, Толстой объяснил это Александру II так: «Я думал, что мне удастся победить в себе натуру художника, но опыт показал, что я напрасно боролся с ней. Служба и искусство несовместимы».

Но и когда Толстой находился в водовороте социальной жизни, его «натура художника» проявлялась настойчиво и вдохновенно. При всей полижанровости его творчества (рассказы и повести, дневники, драмы, былины, баллады, притчи, поэмы) родной его стихией становится лирика, природа которой зеркально отражена в стихотворении 1856 г. «Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель!». Не случайно это стихотворение обрело форму литературного манифеста:

Много в пространстве невидимых форм и неслышимых звуков,Много чудесных в нём есть сочетаний и слова и света,Но передаст их лишь тот, кто умеет и видеть и слышать,Кто, уловив лишь рисунка черту, лишь созвучье, лишь слово,Целое с ним вовлекает созданье в наш мир удивлённый.О, окружи себя мраком, поэт, окружися молчаньем,Будь одинок и слеп, как Гомер, и глух, как Бетховен,Слух же душевный сильней напрягай и душевное зренье,И как над пламенем грамоты тайной бесцветные строкиВдруг выступают, так выступят вдруг пред тобою картины,Выйдут из мрака все ярче цвета, осязательней формы,Стройные слов сочетанья в ясном сплетутся значеньи…Ты ж в этот миг и внимай, и гляди, притаивши дыханье,И, созидая потом, мимолётное помни виденье!

Прекрасное, величественное, совершенное как некая идеальная субстанция сокрыто во Вселенной, а поэт силой творческого воображения запечатлевает эту субстанцию в поэтическом слове. Гармония стиха (определяющая идея данного стихотворения) – отражение гармонии далёких идеальных миров.

Вот эти «стройные слов сочетанья» предопределили удивительную музыкальность толстовского стиха. Поэтому П.И. Чайковский признавался: «Толстой – неисчерпаемый источник для текстов под музыку». В поэтике толстовского стиха поразительным образом музыкальность породнилась с глубоким лиризмом и изобразительностью. Всё это образует основу поэтики пейзажной лирики Толстого, особенно таких стихотворений, как «Бор сосновый в стране одинокой стоит…» (1843); «Ты знаешь край, где всё обильем дышит…» (1840-е годы); «Вот уж снег последний в поле тает…» (1856). И особенно сильно такая триада выражена в лирическом цикле «Крымские очерки», где в шестом стихотворении резко проступает характер толстовского романтического «двоемирия»:

Душе

легко. Не слышу яОков земного бытия,Нет места страху, ни надежде —Что будет впредь, что было прежде —Мне всё равно – и что меняВсегда как цепь к земле тянуло,Исчезло всё с тревогой дня,Все в лунном блеске потонуло.

Преодоление «оков земного бытия» – определяющий мотив всей лирики Толстого. Преодоление происходит в «волшебном сне» романтического искусства, нашедшего пути соединения с мировой гармонией. Этой же силой в художественном мире Толстого наделена любовь.

И.Г. Ямпольский сделал точный вывод: «Другой мотив поэзии Толстого также связан с одним из положений романтической философии – о любви как божественном мировом начале, которое недоступно разуму, но может быть прочувствовано человеком в его земной любви». От «земной» любви к «божественной» любви – именно это образует сквозной мотив любовной лирики Толстого, а в «шиллеровском» лирическом цикле он становится главным связующим звеном между текстами. С 1851 г., когда состоялось знакомство Толстого с Софьей Миллер (впоследствии она, преодолев все трудности развода с прежним мужем, станет женой поэта), начинает формироваться этот «неавторский» цикл, в прологе которого прочно займёт своё место самое пронзительное стихотворение «Средь шумного бала, случайно…»:

Средь шумного бала, случайно,В тревоге мирской суеты,Тебя я увидел, но тайнаТвои покрывала черты.Лишь очи печально глядели,А голос так дивно звучал,Как звон отдалённой свирели,Как моря играющий вал.Мне стан твой понравился тонкийИ весь твой задумчивый вид,А смех твой, и грустный и звонкий,С тех пор в моём сердце звучит.В часы одинокие ночиЛюблю я, усталый, прилечь —Я вижу печальные очи,Я слышу весёлую речь;И грустно я так засыпаю,И в грёзах неведомых сплю…Люблю ли тебя – я не знаю,Но кажется мне, что люблю!

И такие «грёзы неведомые», соединяющие земное и божественное, во всех стихотворениях, образовавших «миллеровский» цикл: «Слушая повесть твою, полюбил я тебя, моя радость!» (1851); «Ты не спрашивай, не распытывай…» (1851); «Мне в душу, полную ничтожной суеты…» (1852); «Смеркалось, жаркий день бледнел неумолимо…» (1856). И здесь же – изображение любви как «живительной силы», что найдёт своё философско-поэтическое обобщение в драматической поэме «Дон Жуан»:

Дон Жуан

(в сильном волнении)

О, если я не брежу! Если вправдуЛюблю её любовью настоящей!Как будто от её последних словОтдёрнулася предо мной завеса,И все иначе вижу я теперь…Когда она так ясно повторила,Что хочет умереть, во мне как будтоОборвалося что-то: словно яУдар кинжалом в сердце получил —Еще доселе длится это чувство…Что ж это, если не любовь? КакимМоя душа исполнилась волненьем?Сомнения исчезли без следа…Я снова верю, как в былые дни…О, я с ума сойду от счастья! Я…О Боже, Боже! Я люблю её!Люблю тебя! Я твой, о дойна Анна!Ко мне! Я твой! Ко мне! Люблю, люблю!

«Дон Жуан» – это ещё и плодотворный опыт соединения стиха с драматическим искусством, что станет устойчивой закономерностью толстовского творчества. В скором времени он создаёт три стихотворные исторические трагедии: «Смерть Иоанна Грозного» (1866), «Царь Фёдор Иоаннович» (1868) и «Царь Борис» (1870), детально разработав «проекты постановки» первой и второй части трилогии (в этих проектах «театральные» стихи искусно превращены в историческую прозу). Чуть раньше об эпохе Ивана Грозного Толстой рассказал в историческом романе «Князь Серебряный», где образ Серебряного стал воплощением романтического идеала: «Лица, подобные Василию Блаженному, князю Репнину, Морозову или Серебряному, являлись нередко как светлые звёзды на безотрадном небе нашей русской ночи, но, как и самые звёзды, они были бессильны разогнать её мрак, ибо светились отдельно и не были сплочены, ни поддерживаемы общественным мнением». В «Князе Серебряном», как и во всей прозе Толстого («Упырь», «Семья вурдалака») довольно много фольклоризмов. Но ещё больше фольклорной образности в поэзии Толстого. Помимо различного рода фольклорных вкраплений, в поэтику Толстого вошли целые фольклорные жанры (былины «Змей Тугарин», «Илья Муромец», «Алёша Попович», «Садко»),