«Русская освободительная армия» против Сталина
Шрифт:
Предусматривалось создание независимой судебной власти, и – в отличие, например, от того, что имело место именно в процессе против вождей Освободительного движения, – во всех случаях должен был строго соблюдаться принцип гласности судебных заседаний. В социально-экономической сфере требовалась ликвидация колхозной системы и передача всей используемой в сельском хозяйстве земли в частную собственность крестьян, а кроме того – восстановление свободы торговли и ремесел. Однако достигнутая таким образом свободная игра хозяйственных сил подлежала важному ограничению. Ведь недвусмысленно постулировался принцип «социальной справедливости», т. е. защиты всех трудящихся от всякой эксплуатации. В социальном отношении должна была поддерживаться семейная жизнь. Гарантировались равноправие женщины, установление минимальной оплаты труда в размерах, обеспечивающих достойный человека уровень жизни, право на бесплатное образование, на отдых, на обеспечение старости и медицинскую помощь для всех граждан независимо от их происхождения и прошлой деятельности. Эти положения распространялись и на представителей ликвидированной системы. Кроме того, Пражский манифест прямо гарантировал всем, кто боролся за Сталина и большевизм, защиту от актов мести и преследования независимо от того, велась ли эта борьба по убеждению или вынужденно.
Чтобы оценить всю значимость Пражского манифеста, нужно еще раз бросить сторонний взгляд на политические основы русско-немецкого сближения – именно потому, что советские авторы не устают подчеркивать, будто Власов продался «немецким фашистам», «торжественно» заверял Гитлера в своей преданности и связал со своим именем «одно из самых подлых
Примечательные требования, от которых русские никогда не отступали. Это выразилось и в словах, сказанных в речи начальника личной канцелярии Власова, полковника Кромиади перед восточными рабочими в Сосновце 23 декабря 1944 г.: «Мы честно протягиваем Германии свою руку, но одновременно мы требуем в качестве ответа честного отношения к нам» [856]. Заключенный в Праге союз характеризовался в сложившихся условиях как чисто утилитарный, как «военное содружество», порожденное нуждой. КОНР, говорится в Пражском манифесте прямо-таки в извинительном тоне, «приветствует помощь Германии на условиях, не затрагивающих чести и независимости нашей родины. Эта помощь является сейчас единственной реальной возможностью организовать вооруженную борьбу против сталинской клики». Генерал-майор Григоренко спрашивает в своих воспоминаниях: «Могли ли люди, подобные Нерянину, добивавшиеся свержения сталинского режима, отвергнуть такую возможность, которую им предоставили немцы?» [857] Против подозрений, связанных с союзом с Германией, ясными словами высказался уже старший лейтенант Дмитриев в своей речи на большом митинге в берлинском Доме Европы 18 ноября 1944 г. [858]: «Агенты НКВД и вся большевистская пропаганда поднимутся, чтобы нас оклеветать и представить нас безыдейными наймитами немецкой армии. Но мы спокойны […] мы не наймиты Германии и не собираемся ими становиться. Мы союзники Германии, идущие на борьбу для решения собственных национальных задач, для воплощения наших народных идей, чтобы создать свободное независимое Отечество». Внутренняя свобода русских нашла выражение и в требованиях Пражского манифеста о заключении «почетного мира с Германией», и далее – на языке, напоминающем уже о будущей эпохе, – об «установлении дружеских отношений» и с другими странами при «всемерном развитии международного сотрудничества».
То, что Пражский манифест не имел практически никакого отношения к политическим взглядам национал-социализма, проявилось в важном, с точки зрения последнего, вопросе. Рейхсфюрер СС Гиммлер, который под напором ухудшающейся военной ситуации открыл путь Освободительному движению, хотел включить в Манифест пассаж, который должен был привязать и русских к близкой для него «борьбе с еврейством» и тем самым скомпрометировать их [859]. Но именно это наглое требование было отвергнуто Власовым со всей решительностью, со ссылкой на одновременно провозглашенный принцип «равенства всех народов России», а следовательно, и представителей еврейского народа. Пражский манифест действительно свободен от антисемитских тенденций [860]. «Нойе Цюрхер Цайтунг», которая 6 декабря 1944 г. основательно осветила первый номер печатного органа КОНР «Воля Народа», отметила как примечательный факт, что уже название этой газеты связано с известной по русской революционной истории организацией «Народная Воля», из которой позже развилась крупнейшая партия России – партия прокрестьянских социалистов-революционеров. Кроме того, «Нойе Цюрхер Цайтунг» не сомневалась, что «Власов всерьез относится к своей демократической программе», и поставила вопрос о том, как «такая программа могла быть разрешена национал-социалистической Германией» [861]. «Его программа, – утверждает британский историк Конквест в отношении Власова, – показывает, что он не питал никаких симпатий к нацизму и заботился только о демократической России» [862]. И американец Шапиро подчеркивает как самое заметное явление полную независимость Власова, который был свободен от «нацистской идеологии» и являлся искренним русским патриотом [863].
Венский философ, профессор Айбль, автор «Великой хартии евразийства», сблизился с Власовым, поскольку, как ему показалось, обнаружил в Пражском манифесте целый ряд моментов, указывавших, по его мнению, на то, «что в истории человечества заметен новый подъем, основоположником которого следует считать Власова» [864].
Каким образом политические устремления Освободительного движения шли вразрез с таковыми национал-социалистического Рейха, не в последнюю очередь видно и по определенным обвинениям, выдвигавшимся против Власова уже в 1944–1945 гг. Так, власовцы были представлены Восточному министерству как бескомпромиссные поборники принципа «единой и неделимой России» [865]; иными словами, им припомнили именно то, что для любого любящего Родину человека, собственно, само собою разумеется именно выступление за неприкосновенность территории своего государства. Утверждалось, что многие из них «не являются подлинными и верными друзьями Германии» и, в сущности, «негативно настроены против всего немецкого». Руководитель организации «Винета», подчиненной Министерству пропаганды, д-р Тауберт заметил 31 декабря 1944 г., что Власовское движение не является национал-социалистическим, оно даже попросту «издевается» над «национал-социалистическим мировоззрением» и точно так же не борется против еврейства и вообще не признает еврейского вопроса [866]. То, что санкционированное им Русское освободительное движение вскоре стало развиваться по собственным законам, пришлось, в конечном счете, испытать и Гиммлеру. В тот же день, когда член Президиума КОНР, начальник Главного управления пропаганды генерал-лейтенант Жиленков находился с официальным визитом в Словакии и был принят здесь президентом Словацкой республики, монсиньором д-ром Тисо, 8 января 1945 г., Гиммлер выразил свою обеспокоенность, что Власов последует за «панславистскими идеями» и будет проводить собственную политику, особенно в отношении славянских народов Балкан [867]. Показательно, однако, что он не рискнул выступить против этого открыто. Будто в издевку, русская печать, например военный орган «За Родину», 18 января 1945 г. с помпой поместила сообщение информационного бюро КОНР о ходе официального визита генерал-лейтенанта Жиленкова и полный текст его речи в Пресбурге [Братислава. – Примеч. пер.] о целях Русского освободительного движения, которая завершалась следующими словами: «Мы считаем, что найдем в этой борьбе поддержку всех свободолюбивых
Но обвинения власовцев в измене, выдвигавшиеся советской стороной, являются не просто необоснованными с фактической точки зрения. Из уст политических наследников Ленина они воспринимаются несколько странно еще и в другом смысле. Так, по праву указывалось на то, что вождь Октябрьской революции и основатель Советского государства, который заявлял в 1917 г., что для него самого «борьба против Германии – ничто», а «открытое поражение России» – все, в свое время не стеснялся принимать, хотя и скрытно, помощь и деньги от врага своей страны [870], чтобы попасть из «проклятой Швейцарии» на арену событий – в Россию, свергнуть там демократическое Временное правительство, развалить русский фронт обороны против немцев и самому захватить власть [871]. «Мое подсознание нашептывало мне ленинские лозунги: «Война войне!» и «Да здравствует поражение!», – вспоминал и генерал-майор Григоренко. – Да, Владимир Ильич, тут уж Ваша логика сослужила мне недобрую службу! Меня так и подмывало громко сказать: сегодня мы до небес превозносим большевиков, которые, чтобы свергнуть царизм, дрались за это вплоть до поражения своей собственной страны; так почему те, что хотят устранить большевистское, коммунистическое правительство, не должны иметь такое же право?» [872] Как пишет полковник Кромиади, ленинцы уже с этой точки зрения не имеют морального права оперировать против генерала Власова понятием измены родине [873].
Если еще было возможно затушевать перед советской общественностью политические цели Освободительного движения, то советским авторам стоило несравненно больших усилий представить «антисоветские организации» КОНР и РОА как простые орудия в руках немцев. Советские хроникеры пребывали в этом отношении перед попросту неразрешимым противоречием. Ведь, с одной стороны, утверждается, что именно Гиммлер через своего уполномоченного, обергруппенфюрера Бергера, шефа кадрового управления СС, давал Власову конкретные указания о создании КОНР и РОА и контролировал их исполнение через своего постоянного представителя при генерале, оберфюрера д-ра Крёгера [874]. Влиятельная, хотя и скрытая, роль приписывается, наряду с этим, гестапо, которое, якобы, заранее проверяло и одобряло всех членов Комитета освобождения и вообще крепко держало КОНР в своих когтях и через агентов контролировало каждый его шаг. Дескать, КОНР был создан лишь благодаря общим усилиям Гиммлера и гестапо. Тишков договорился даже до того, что термин КОНР вообще, мол, был только фирменной вывеской для дезинформации внешнего мира, а во внутренней переписке «гитлеровцы» в действительности называли его «Зондеркоманда V кадрового управления СС» – в корне ложное представление о реально существовавшей структуре, которая, однако, выполняла совершенно иные функции. Ведь подразумеваемая здесь «Зондеркоманда Ост» представляла собой рабочий штаб Главного управления имперской безопасности, укомплектованный в основном симпатизировавшими Власовскому движению балтийскими немцами, который видел свою задачу прежде всего в том, чтобы поддерживать «власовскую акцию», используя так называемую «имперскую рутину», и не в последнюю очередь защищать ее от враждебных поползновений со стороны партии и гестапо [875]. Потому руководитель зондеркоманды д-р Бухардт и хотел считаться скорее выразителем русских интересов перед немцами, а не наоборот.
Во-вторых, Тишков открыто вступает в противоречие с самим собой, т. к. он одновременно вынужден признать, что «предатель» Власов с момента своего пленения в 1942 г. постоянно настаивал перед немцами на создании политического центра как необходимой предпосылки для своего участия в борьбе против большевизма [876]. Как он пишет, Власов после создания КОНР фактически перестал быть простой марионеткой немцев. Предательство отныне как бы поднялось на более высокую ступень. Германское правительство, утверждал Тишков, признало теперь Власова «вождем Русского освободительного движения», уступило КОНР определенные права, а также заключило с ним политические и военные соглашения. В этой связи как Тишков, так и Титов ссылаются на финансовое соглашение от 18 января 1945 г., которым рейх выразил свое согласие предоставить в распоряжение КОНР все денежные средства, необходимые ему для своей политической деятельности и для формирования армии, в форме кредита с обязательством его погашения [877]. Это основополагающее соглашение, которое было заключено между «Правительством Великогермании», представленным статс-секретарем Министерства иностранных дел, бароном Штеенграхтом фон Мойландом, и «Председателем Комитета освобождения народов России, генерал-лейтенантом А.А. Власовым», в торжественной обстановке и в присутствии высокопоставленных представителей: с германской стороны участвовал шеф протокола, посланник фон Дёрнберг, посланник фон Типпельскирх, советник посольства Хильгер, тайный советник Танненберг, а также статс-секретарь Министерства финансов рейха Рейнгардт, с русской стороны – уполномоченный КОНР при Министерстве иностранных дел Жеребков, начальник финансового управления КОНР профессор Андреев и его заместитель фон Шлиппе, а также начальник Главного организационного управления КОНР генерал-майор Малышкин, – означало в действительности не что иное, как международно-правовое признание Комитета освобождения Германией. Поэтому и Тишков с Титовым вынуждены говорить о «независимости» КОНР, хоть они тут же вновь характеризуют ее исключительно как чистую фикцию [878]. Точно так же из рассуждений обоих авторов вытекает, что РОА должна была иметь, по меньшей мере де-юре, статус независимой вооруженной силы. Ведь по ходу их собственной аргументации подчеркивается тот факт, что РОА – в известной степени, в качестве атрибута своей самостоятельности – располагала собственным правосудием и к тому же собственными органами безопасности и контрразведки, отделенными от «гестапо». Кроме того, Тишков придает значение констатации того факта, что Власов, как признанный вождь Русского освободительного движения, был и главнокомандующим вооруженными силами и в этом качестве – высшим судьей офицеров и солдат РОА.
Противоречивое изображение Комитета освобождения народов России в советской историографии вызывает необходимость еще раз очертить его подлинные контуры, его форму и функции. Ведь только квазиправительственный характер этого органа позволяет понять, почему германское Министерство иностранных дел (кстати, в соответствии с изначальными представлениями Гитлера) рассматривало соглашение с генералом Власовым как «внешнеполитический акт» [879]. Власовское движение, как писал д-р Бухардт, «развивалось без немцев и даже против них», «его собственный политический вес» постоянно нарастал «на основе собственной динамики», пока оно не стало представлять собой в германской сфере влияния фактически «государство в государстве» [880]. Руководящим политическим органом был Президиум КОНР под председательством Власова, к которому принадлежали: генерал-майор Трухин, генерал-лейтенант Жиленков, генерал-майор Малышкин, генерал-майор профессор Закутный, генерал-лейтенант Балабин, профессор Богатырчук, профессор Будзилович, профессор Руднев и – в качестве кандидатов – профессора Иванов и Музыченко [881]. Сам Комитет освобождения в составе 50 членов и 12 кандидатов [882] играл практически роль генеральной ассамблеи, тем более что к нему присоединялись и национальные органы отдельных народов России – если они признавали Власова. Конкретно это были: Русский национальный совет, Украинский национальный совет (рада), Белорусский национальный совет (рада), Национальный совет народов Кавказа, Национальный совет народов Туркестана (Туркистан мили малахати), Главное управление казачьих войск и Калмыцкий национальный комитет. Из состава этих национальных органов членами КОНР стали, в частности, Майковский, Гречко, Комар, Демченко, Жук, Хахутов, Сижажев, генерал Крейтер и Балинов, кандидатами – Медведюк и Пугачев [883].
Предпосылкой для начала собственно практической работы явилось создание нескольких высших подразделений, своего рода министерств, и еще нескольких центральных учреждений. К ним принадлежали [884]:
1) Штаб вооруженных сил КОНР во главе с генерал-майором Трухиным, который, как было детально изложено, ведал всеми вопросами, связанными с формированием, вооружением и обучением РОА. Штабу вооруженных сил было придано и Главное управление казачьих войск во главе с генерал-лейтенантом Татаркиным.