Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период)

Коллектив авторов

<1910>

Из цикла «Лирические сатиры»

У моря

Облаков жемчужный поясок Полукругом вьется над заливом. На горячий палевый песок Мы легли в томлении ленивом. Голый доктор, толстый и большой, Подставляет солнцу бок и спину. Принимаю вспыхнувшей душой Даже эту дикую картину. Мы наги, как дети-дикари, Дикари, но в самом лучшем смысле. Подымайся, солнце, и гори, Растопляй кочующие мысли! По морскому хрену, возле глаз, Лезет желтенькая божия коровка. Наблюдаю трудный перелаз И невольно восхищаюсь: ловко! В небе тают белые клочки. Покраснела грудь от ласки солнца. Голый доктор смотрит сквозь очки, И в очках смеются два червонца. «Доктор, друг! А не забросить нам И белье, и платье в сине море? Будем спины подставлять лучам И дремать, как галки на заборе… Доктор, друг… мне кажется, что я Никогда

не нашивал одежды!» Но коварный доктор — о, змея! — Разбивает все мои надежды: «Фантазер! Уже в закатный час Будет холодно, и ветрено, и сыро. И притом фигуришки у нас: Вы — комар, а я — бочонок жира. Но всего важнее, мой поэт, Что меня и вас посадят в каталажку». Я кивнул задумчиво в ответ И пошел напяливать рубашку.

<1909>

ИЗ КНИГИ СТИХОВ «САТИРЫ И ЛИРИКА»

(1913)

Из цикла «Бурьян»

В пространство

В литературном прейскуранте Я занесен на скорбный лист: «Нельзя, мол, отказать в таланте, Но безнадежный пессимист». Ярлык пришит. Как для дантиста Все рты полны гнилых зубов, Так для поэта-пессимиста Земля — коллекция гробов. Конечно, это свойство взоров! Ужели мир так впал в разврат, Что нет натуры для узоров Оптимистических кантат? Вот редкий подвиг героизма, Вот редкий умный господин, Здесь — брак, исполненный лиризма, Там — мирный праздник именин… Но почему-то темы эти У всех сатириков в тени, И все сатирики на свете Лишь ловят минусы одни. Вновь с безнадежным пессимизмом Я задаю себе вопрос: Они ль страдали дальтонизмом Иль мир бурьяном зла зарос? Ужель из дикого желанья Лежать ничком и землю грызть Я исказил все очертанья, Лишь в краску тьмы макая кисть? Я в мир, как все, явился голый И шел за радостью, как все… Кто спеленал мой дух веселый — Я сам? Иль ведьма в колесе? О Мефистофель, как обидно, Что нет статистики такой, Чтоб даже толстым стало видно, Как много рухляди людской! Тогда, объяв века страданья, Не говорили бы порой, Что пессимизм как заиканье Иль как душевный геморрой…

<1910 или 1911>

Пряник

Как-то, сидя у ворот, Я жевал пшеничный хлеб, А крестьянский мальчик Глеб Не дыша смотрел мне в рот. Вдруг он буркнул, глядя вбок: «Дай-кась толичко и мне!» Я отрезал на бревне Основательный кусок. Превосходный аппетит! Вмиг крестьянский мальчик Глеб, Как акула, съел свой хлеб И опять мне в рот глядит. «Вкусно?» Мальчик просиял: «Быдто пряник! Дай ишо!» Я ответил: «Хорошо», Робко сжался и завял… Пряник?.. Этот белый хлеб Из пшеницы мужика — Нынче за два пятака Твой отец мне продал, Глеб.

<1911>

Из цикла «Горький мед»

Хлеб

(Роман)

Мечтают двое… Мерцает свечка. Трещат обои. Потухла печка. Молчат и ходят… Снег бьет в окошко, Часы выводят Свою дорожку. «Как жизнь прекрасна С тобой в союзе!» — Рычит он страстно, Копаясь в блузе. «Прекрасней рая…» Она взглянула На стол без чая, На дырки стула. Ложатся двое… Танцуют зубы. Трещат обои, И воют трубы. Вдруг в двери третий Ворвался с плясом — Принес в пакете Вино и мясо: «Вставайте, черти! У подворотни Нашел в конверте Четыре сотни!!» Ликуют трое. Жуют, смеются. Трещат обои, И тени вьются… Прощаясь, третий Так осторожно Шепнул ей: «Кэти! Теперь ведь можно?» Ушел. В смущенье Она метнулась, Скользнула в сени И не вернулась… Улегся сытый. Зевнул блаженно И как убитый Заснул мгновенно.

<1910>

На Невском ночью

Темно под арками Казанского собора. Привычной грязью скрыты небеса. На тротуаре в вялой вспышке спора Хрипят ночных красавиц голоса. Спят магазины, стены и ворота. Чума любви в накрашенных бровях Напомнила прохожему кого-то, Давно истлевшего в покинутых краях… Недолгий торг окончен торопливо — Вон на извозчике любовная чета: Он жадно курит, а она гнусит. Проплыл городовой, зевающий тоскливо, Проплыл фонарь пустынного моста, И дева пьяная вдогонку им свистит.

<1913>

Из цикла «У немцев»

В

Берлине

1

Над крышами мчатся вагоны, скрежещут машины, Под крышами мчатся вагоны, автобусы гнусно пыхтят. О, скоро будут людей наливать по горло бензином, И люди, шипя, по серым камням заскользят! Летал по подземной дороге, летал по надземной, Ругая берлинцев и пиво тянул без конца, Смотрел на толстый шаблон, убого системный, И втайне гордился своим выраженьем лица… Потоки парикмахеров с телячьими улыбками Щеголяли жилетами орангутангских тонов, Ватные военные, украшенные штрипками, Вдев в ноздри усы, охраняли дух основ. Нелепые монументы из чванного железа — Квадратные Вильгельмы на наглых лошадях, — Умиляя берлинских торгующих Крезов, Давили землю на серых площадях. Гармония уборных, приветствий, извинений, Живые манекены для шляп и плащей. Фабричная вежливость всех телодвижений, Огромный амбар готовых вещей… Продажа, продажа! Галстуки и подтяжки Завалили окна до пятых этажей. Портреты кайзера, пепельницы и чашки, Нижнее белье и гирлянды бандажей… Буквы вдоль стен, колыхаясь, плели небылицы: «Братья Гешвиндер»… Наверно, ужасно толсты, Старший, должно быть, в пенсне, блондин и тупица, Младший играет на цитре и любит цветы. Военный оркестр! Я метнулся испуганно к стенке, Толкнул какую-то тушу и зло засвистал. От гула и грохота нудно дрожали коленки, А едкий сплин и бензин сердце мое провонял…

2

Спешат старые дети в очках, Трясутся ранцы на пиджачках. Солидно смеются. Скучно! Спешат девушки — все, как одна: Сироп в глазах, прическа из льна. Солидно смеются. Скучно! Спешат юноши — все, как один: Один потемнее, другой блондин. Солидно смеются. Скучно! Спешат старухи. Лица — как гриб… Жесткая святость… Кто против — погиб! Солидно смеются. Скучно! Спешат дельцы. Лица в мешках. Сопящая сила в жирных глазах. Солидно смеются. Скучно! Спешат трамваи, повозки, щенки. Кричат рожки, гудки и звонки. Дымится небо. Скучно!

1907

ИЗ КНИГИ СТИХОВ «ЖАЖДА»

(1923)

Из цикла «Война»

Чужая квартира

Поручик Жмых, сорвав с дверей печать, Нас водворил в покинутой квартире: Железная разрытая кровать, На синей печке кафельные лиры, На стенке, позабытый впопыхах, Портрет приготовишка в новой форме. Лишь час назад, на чьих-то сундуках, Мы под дождем дрожали на платформе. Чужой уют… Увы, не в первый раз Влезали мы в покинутые гнезда… Кто у окна, не осушая глаз, В последний час сквозь сад смотрел на звезды? Кто вырос здесь, в уездном городке, Под сенью лип и старого костела? Фонарь дрожит в протянутой руке, Нырнула мышь у шкафа в щелку пола… «Где чайник, эй?» Раскрыт походный стол. Трещит свеча в замусленной бутылке, И вестовой, работая как вол, У светлой печки сало жжет на вилке. Штабс-капитан, разрыв до дна чулан, Вернулся с книжкой и смеется: «Чехов!» Спирт на столе. Кряхтит старик-диван. Закуска? Хлеб и горсти две орехов… А завтра вновь отхлынем мы назад. И, может быть, от этого уюта Останется обугленный фасад, — И даже мышь не сыщет здесь приюта. Храпят носы из серых одеял… Не оторвать ресниц от милой книжки! А с койки кто-то сонно пробурчал: «Возьми с собой портрет приготовишки».

<Между 1914 и 1917>

Замброво

НЕИЗВЕСТНЫЕ АВТОРЫ

Эпиграммы [168]

Новорожденному кабинету [169]

Вот они, мужи искомые, Нужд отечества печальники! Эва, лица-то знакомые — Те же всё столоначальники! [170]

<Октябрь 1905>

168

Эпиграммы, принадлежащие перу неизвестных авторов, печатаются по Тексту издания: Русская эпиграмма второй половины XVII — начала XX в. Л., Советский писатель («Библиотека поэта». Большая серия), 1975.

169

Новорожденный Кабинет — правительство, сформированное в октябре 1905 г. С. Ю. Витте (1849–1915), стремившимся сохранить монархию путем репрессий и незначительных уступок и обещаний либеральной буржуазии. Витте был идейным вдохновителем манифеста 17 октября 1905 г.

170

Те же столоначальники — намек на бюрократический характер нового кабинета.

Пять и одна

Пять свобод нам обещали, И хоть мы их не видали, Но подумай, о народ, Целых пять ведь их — свобод. [171] А народ затылок чешет, Молвя: «Пять меня не тешат. Лучше б дали мне, народу, Просто-напросто — свободу».

<Конец 1905>

Кто он? [172]

171

Пять свобод — неприкосновенность личности, свобода совести, слова, собраний и союзов, обещанные в манифесте 17 октября 1905 г.

172

Кто он? — Эпиграмма на Д. Ф. Трепова (1855–1906), с января 1905 г. петербургского генерал-губернатора и начальника петербургского гарнизона, затем (с апреля 1905 г.) — товарища министра внутренних дел. В дни Октябрьской политической стачки 1905 г. Трепов отдал приказ: «Холостых не давать! Патронов не жалеть!» Назначен в ноябре 1905 г. дворцовым комендантом.