Русская политическая эмиграция. От Курбского до Березовского
Шрифт:
Это отнюдь не было радикальной переменой позиций, такой как у Тихомирова. Гапон врал. Но что ему было надо? Как агент священник был не слишком полезен – к моменту написания письма эсеры его к серьезным делам не допускали. Да и агентов среди революционеров у Департамента полиции было полно и без Гапона. Священник рассчитывал на иное – на возрождение своего «Собрания…» Такие мысли и у властей имелись. В 1905 году ситуация уже выходила из-под контроля. Профсоюзы возникали явочным порядком. Забастовки следовали одна за другой – и теперь в их руководстве отмечалось множество социал-демократов и эсеров. Мало того. Либералы, будущие кадеты, создали так называемый «Союз Союзов» – благодаря этой структуре забастовками стали баловаться и государственные служащие.
И несколько слов о его дальнейшей судьбе. В России Гапон стал вести тройную игру. Перед властями он выступал как «умиротворитель рабочих». Перед революционерами, с которыми связи не порвал, позиционировал себя как ультрарадикал, который играет в легальные профсоюзные игры из тактических соображений, а на самом-то деле… Перед рабочими провозглашал нечто среднее. Однако долго продолжаться это не могло. Рабочие уже были не те, у них стали возникать вопросы к священнику: а что это ты, батюшка, единолично рулишь? После октябрьского манифеста пресса получила некоторую степень свободы – и журналисты стали выкапывать разные неприятные для Гапона факты, в том числе и по обстоятельствам «Кровавого воскресенья»… Тем более что на это имелся заказ – как со стороны левых, так и ультраправых, которым не нравились такие игры. К этому времени возник «Союз русского народа» («Черная сотня») – они сами претендовали на роль народных лидеров. Тем более что власть стала ориентироваться именно на черносотенцев.
К этому добавились и разные некрасивые финансовые дела. Газета «Наша Жизнь»: «Вчера, 18-го февраля, на происходившем собрании фабрично-заводских рабочих (гапоновская организация), посвященном вопросу о 30 000 рублях, полученных Гапоном от министра финансов, после горячих дебатов член центрального комитета П. П.Черемухин покушался на самоубийство, четыре раза выстрелил в себя из револьвера. Жизнь его в опасности».
Конец был невеселый. Гапон окончательно запутался и сделал самую большую ошибку в своей жизни. Он заявил Департаменту полиции, что его старый знакомый эсер Рутенберг готов выдать Боевую организацию за 25 тысяч рублей. Что вообще-то тот не мог бы сделать даже при желании – к БО он не имел никакого отношения, а Азеф не подпускал к своей структуре посторонних. Получив согласие властей, Гапон сделал такое предложение Рутенбергу. Тот для окончательных переговоров назначил 28 марта (10 апреля) 1906 года встречу в пустой даче в Озерках (тогда – пригород Петербурга), приведя в качестве свидетелей двух рабочих, участников «Кровавого воскресенья»… Когда рабочие убедились в том, что Гапон работает на охранку, они его повесили…
После поражения
С поражением московского вооруженного восстания, а также подобных выступлений в ряде других городов, революция отнюдь не закончилась. Но она перешла в иную фазу, в которой роль эмиграции резко упала. То есть сидевшие там ребята продолжали суетиться, проводить собрания и писать статьи. Но…
В России продолжались массовые крестьянские выступления – с поджогом усадеб, разграблением помещичьего имущества и прочими радостями. К мужицким бунтам революционеры не имели, да и не могли иметь никого отношения.
Что касается терроризма, то именно на 1906 год выпало самое большое количество террористических актов. Но только вот в это время стреляли уже все кому не лень и по всем, кто попадался на пути. Благо кроме эсеров имелись еще и максималисты, плюс к этому расплодились в огромном количестве анархисты. Это тоже шло мимо находящихся за границей вождей. Даже знаменитая Боевая организация эсеров свила себе гнездо на территории империи. Они воспользовались своеобразным положением Княжества Финляндского, являвшегося «государством в государстве». Российские жандармы не имели права производить аресты на финской территории, они были обязаны обращаться к местным властям. А среди тех имелось множество финских сепаратистов и шведских националистов [49] . Так что революционеры всегда заранее узнавали о том, что против них нечто затевается…
49
До 1805 года Финляндия входила в состав Швеции. Местная элита в значительной степени являлась шведской. Так, будущий диктатор Финляндии Маннергейм до 1917 года вообще не знал финского языка. Так что хватало мечтавших о том, чтобы территория вернулась под шведское крыло.
В общем, БО с комфортом расположилась в лыжной гостинице на берегу озера Имандра, откуда боевики и ездили в Россию на дело. В конце концов их сумели переловить, но речь не о том.
К тому же кое-кто из лидеров эмиграции перебрался в Россию. Кроме упомянутых Парвуса и Троцкого среди них был и эсер Чернов, не говоря уже о либералах. Так что роль эмиграции как центра русского оппозиционного движения на некоторое время сильно упала. Так что там шла своя, параллельная жизнь.
В какой-то мере заграница снова стала выполнять роль своеобразного «отстойника». То есть там околачивались те, кто по каким-то причинам не мог или не хотел заниматься активной борьбой.
Можно привести пример Бориса Савинкова. Слава о нем как о неуловимом террористе возникла в значительной степени благодаря его собственным мемуарам. На самом-то деле при желании жандармы его могли много раз арестовать, но не делали этого по требованию Азефа. Но как-то он всё-таки попался. Сам Савинков описывал это так:
«Таким образом вышло так, что я поехал в Севастополь с партийным поручением убить адмирала Чухнина уже в то время, как партия постановила временно прекратить террор. Об этом я узнал только в тюрьме из газет.
14 мая в 12 часов дня на Соборной площади города было совершено покушение на коменданта севастопольской крепости генерала Неплюева. Во время торжественной праздничной церковной службы (в этот день была годовщина коронации Николая II), когда Неплюев принимал церковное шествие, 16-летний гимназист Николай Макаров бросил в него бомбу, которая не взорвалась.
Тут же взорвалась бомба в руках другого участника покушения, матроса Фролова. Площадь была полна народу. Взрывом бомбы было убито 8 человек (в том числе и сам террорист). Среди убитых было 2 детей, 37 человек было ранено».
К этому теракту Савинков не имел отношения, но его арестовали. В то время действовали чрезвычайные законы, так что террориста гарантированно ждала петля без особых разбирательств. Однако он сумел бежать. Каким образом удалось организовать его побег – это одна из многочисленных загадок первой русской революции. Как бы то ни было, Савинков сумел вырваться из севастопольской тюрьмы и бежать за границу. Но только вот… Он оказался абсолютно не способен к своему любимому делу. Видимо, пребывание в камере смертников произвело на него сильное впечатление. Куда-то исчез кураж. А без этого террором заниматься невозможно. Потом накатились и иные события…
Одним из самых шумных событий эмигрантской жизни было появление там первого руководителя эсеровской Боевой организации Григория Гершуни. В 1904 году его приговорили к пожизненной каторге. Сначала он сидел в Шлиссельбургской тюрьме, а в 1906 году, когда ввиду демократических веяний ее закрыли, был переведен на знаменитую Акатуйскую каторгу в Восточной Сибири. Но кое-кто из эсеровских лидеров полагал, что Гершуни нужнее на воле. В частности, таковым был Азеф. Дело в том, что в 1906 году в революционных кругах уже стали ходить упорные слухи, что в ЦК партии социалистов-революционеров имеется агент полиции. Так что Азефу не помешал бы легендарный сподвижник, чтобы, говоря современным языком, прикрыть задницу.