Русская политическая эмиграция. От Курбского до Березовского
Шрифт:
Однако не стоит думать, что Устрялов являлся апологетом голого насилия. Он писал: «Формальная демократия умирает, но река истории не течет вспять, и жизнеспособные элементы отцветающего периода будут жить в нарождающемся. На смену демократии грядет сверхдемократия».
То есть диктатор может удержаться, только если он выражает интересы широких народных масс.
После краха режима Колчака Устрялов очутился в Харбине, откуда стал приглядываться к РСФСР. То, что там происходило, нравилось ему все больше и больше. Да, Колчак, как выяснилось, народной поддержкой не пользовался. Большевики оказались более серьезными ребятами…
«Во-первых, события убеждают, что Россия не изжила еще революции, т. е. большевизма, и воистину в победах советской власти есть что-то фатальное, – будто такова воля истории. Во-вторых, противобольшевистское движение силою вещей слишком связало себя с иностранными элементами и поэтому невольно окружило большевизм известным национальным ореолом, по существу чуждым
Ему вторит его сторонник, П. Новгородцев: «Революцию надо преодолеть, взяв у нее достижимые цели и сломив ее утопизм, демагогию, бунтарство и анархию непреклонною силою власти».
По мнению Устрялова и его единомышленников, русские большевики смели все старое и обветшавшее, а потом, хотели они того или нет, стали создавать мощное государство – на куда более серьезном и отвечающим требованиям нового времени уровне. Причем именно национальное государство.
«Но, главное, большевикам удалось фактически парировать основной национальный аргумент, против них выставлявшийся: они стали государственной и международной силой, благодаря несомненной заразительности своей идеологии, а также благодаря своей красной армии, созданной ими из мутного потока керенщины и октябрьской „весны“… Национальная сила оказалась сосредоточенной во враждебном стане… И русские патриоты очутились в затруднительном положении. Продолжать гражданскую войну (и то не во всероссийском масштаба) они ныне могут лишь соединившись с иностранными штыками, – точнее, послушно подчинившись им. Иначе говоря, им пришлось бы в таком случае усвоить себе психологию французских эмигрантов-роялистов: радоваться поражениям родины и печалиться ее успехам.
Если это назвать патриотизмом, – то не будет ли подобный патриотизм, как в добрые старые времена, требовать кавычек?..»
Национал-большевики делили русских революционеров на коммунистов и большевиков. Первые – это те, кто был заморочен на интернационализме и готов был принести Россию в жертву мировой революции. Вторые – выразители исключительно русских интересов. Главным «большевиком» Устрялов считал Ленина и относился к нему с восхищением. А ведь Устрялов своими глазами видел то, что творилось во время Гражданской войны…
Примечательно, что национал-большевики первыми из эмигрантов, еще в 1921 году, высоко оценили Сталина – именно как «большевика». В борьбе оппозиций 20-х годов Устрялов, очень внимательно следивший за советской политикой (он читал все стенограммы съездов ВКП(б), которые тогда издавались и свободно распространялись), всегда приветствовал сталинскую линию как последовательно государственническую.
Устрялов полагал, что Советская Россия будет эволюционировать в сторону рыночной экономики. Но по большому счету было наплевать на то, какой будет экономическая модель. Нужно сильное национальное государство. И все тут. И большевики его вполне устраивали.
«Из интернационалистской революции Россия выйдет национально выросшей, страной крепчайшего национального самосознания. Октябрь с каждым годом национализируется; нужно будет публицистически это выразить формулой: „национализация Октября“.
Она происходит независимо от того, в какие экономические формы выльется хозяйство страны; независимо также и от того, в какой степени разовьется наш федерализм. Отрадны теперешние успехи государственной промышленности. Быть может, и удастся задержаться на гибридных, государственно-капиталистических позициях. Если удастся, тем самым будет обеспечен прекрасный фермент государственного централизма, великий национализирующий стимул. Равным образом, мощная, индивидуализированная государственность, конечно, вполне мыслима и в правовой рамке федерации (сводящейся, главным образом, к так называемой „культурной автономии“). А нынешняя обособленность Советского Союза от остального мира есть, несомненно, в свою очередь, исключительной силы национализирующий фактор… „Старая мощь России“ может быть восстановлена лишь новыми силами, вышедшими из революции и поныне пребывающими в ней. Это нужно признать раз навсегда. Ориентироваться можно только на эти новые силы, на их активный авангард, разбуженный взрывом и прошедший столь изумительную школу за страдные годы революционной борьбы».
Выступления сменовеховцев и национал-большевиков, разумеется, не могли остаться незамеченными. Тем более что у значительной части эмиграции они пользовались большой популярностью. И ведь речь шла не о простых солдатах или казаках – им читать эти работы было сложно. Так что суета пошла большая. К примеру, кадеты объявили чуть не мобилизацию интеллектуальных сил для борьбы с этим явлением. Беда в том, что сказать-то было нечего. Тем более что в 1922 году Устрялов совершенно легально побывал в РСФСР. Даром что бывший колчаковец. Но он работал на КВЖД [68] . Разумеется, пошли разговоры об «иудиных серебренниках». Интересно, что первоначально никто не обвинял сменовеховцев в том, что за ними стоит ГПУ [69] . Обвинения появились позже, когда чекисты показали класс. Тогда стали говорить, что вся затея со «Сменой вех» принадлежала советским спецслужбам. Правда, Устрялов начал высказывать свои идеи сразу после краха Колчака, то есть в 1920 году. А на тот момент чекистам было совсем не до эмигрантских разборок.
68
КВЖД – Китайская восточная железная дорога. Магистраль во Владивосток, часть которой проходила по территории Китая. Многие люди работали на ней с дореволюционных времен.
69
ЧК была упразднена 6 февраля 1922 года, вместо него создали Государственное политическое управление (ГПУ) при НКВД СССР.
С другой стороны, Устрялов и в самом деле являлся загадочной фигурой. Порой его статьи практически без комментариев печатались в центральных советских газетах. Его имя постоянно всплывало на партийных съездах – именно во время борьбы «большевиков» и «коммунистов». Историки до сих пор спорят – оказывали ли работы Устрялова влияние на мировоззрение И. В. Сталина или нет. Неизвестно. А вот то, что Сталин их читал, – это точно.
Еще одним течением было так называемое возвращенчество. Суть понятна из названия. Это движение призывало возвращаться в Россию. Оно возникло в 1922 году в Болгарии и было ориентировано прежде всего на рядовых солдат Белой армии. Выходившая в Софии газета «На Родину» в первом номере писала: «Мы зовем всех честных людей русской эмиграции, которым чужды авантюристские похождения и дороги интересы родной страны, сомкнуть свои ряды под флагом нашей организации и газеты и вместе с нами начать дело исправления наших ошибок, сознательно или бессознательно нами совершенных, дело искупления наших грехов».
Впоследствии организации возвращенцев появились во многих городах. А вот что писал бывший белый офицер Л. Владимиров, в ноябре 1922 года вернувшийся из Болгарии в Советскую Россию:
«Нас уже гораздо больше, чем все остальное, интересовали Нижегородская ярмарка, или сведения об электрификации медвежьих уголков РСФСР, или что-нибудь в подобном роде, говорившее о возрождении русской промышленности и торговли и об успехах насаждения цивилизации… Многие из нас с чувством глубокого удовлетворения читали о поведении русской делегации на Генуэзской конференции и, в частности, о блестящих выступлениях тов. Чичерина. А заключение Рапалльского договора рассматривали как проявление силы и могущества Российской Республики…»
Этот человек был не одинок. «Большой резонанс среди военной эмиграции получило обращение „К войскам белых армий“ генералов А. Секретева, Ю. Гравицкого, И. Клочкова, Е. Зеленина, полковников Д. Житкевича, В. Ор жаневского, Н. Климовича, М. Лялина. Они оповещали всех своих боевых соратников, что отныне в качестве российского правительства признают нынешнее правительство Российской Социалистической Федеративной Советской Республики и готовы перейти на службу в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию. Они открыто признавали полное крушение идеологии „белого движения“».
В обращении говорилось: «Наша Родина вышла из полосы первоначального революционного хаоса и вступила на путь творческой, созидательной работы. На международной политической арене Советское правительство является единственным защитником интересов России и ее государственного суверенитета».
И ведь многие возвращались… Вот тут-то нет сомнений, что за данной структурой стояло ГПУ.
Особенно впоследствии, когда те, кто хотел, – уже уехал. По большому счету, организации возвращенцев стали агентами влияния СССР. А что тут такого необычного?
Ответом на сменовеховство, национал-большевизм и возвращенчество был расцвет «непримиримых».
Бойтесь, бойтесь романтизма в политике. Его блуждающие огни заводят лишь в болото…
Итак, в начале 20-х взгляды эмигрантов стали поляризироваться. Надежды на иностранную интервенцию падали, расчеты на антибольшевистские восстания не оправдались. И если одни стали с определенной симпатией смотреть на СССР, то другие, называвшие себя «непримиримыми», наоборот понеслись в самый оголтелый экстремизм.