Русская смерть (сборник)
Шрифт:
И что, выходит, теперь там священнослужители? А поэтов куда девали?
– А я думал, владыка, Патриарх на Кропоткинской живет. В Чистом переулке. Я там бывал, подарки отвозили. А в Переделкине – писатели свежим воздухом балуются. Теперь не так?
– Так, Леонид Ильич. Городская резиденция у Патриарха в Чистом. В Переделкине – загородная.
Во. Живут попы лучше членов Политбюро, а еще жалуются. Что нет свободы религии или еще чего-то.
– И у нас же в Кремле церкви есть. Полно. Чего было не помолиться? Почему в Елоховской решили? Ты
Я помнил, что Елоховская – это Бауманская, и даже гордился, хотя не был там уже тридцать с лишком лет, с тех пор, как бабки безумные придумали мне про бесовское облачение.
Облачение! Это – слово.
– Расстояние везде одинаковое, Леонид Ильич.
Смеяться он даже и не пробовал, хитрый перец.
– Просто в Кремле соборы небольшие, тесные. Успенский еще ничего, а Архангельский, Благовещенский – там больших мероприятий не проведешь. А мы же всех архиереев собрали, чтоб молились за Ваше выздоровление. В Елоховской легко всех архиереев уместить. Вот почему.
– И что же, все ваши по пять дней отстояли?
– Чаще сменами по два-три. Но Святейший Патриарх Пимен отстоял все пять дней.
Смешно как говорит. «Отстоял пять дней». Словно время отстоять можно. Место – можно, наверное. Как Малую Землю или еще чего.
Болит-то, Господи, как все болит. Я бы к Ахматовой Анастаса отправил, но он уже к тому времени на пенсию вышел. Вот Подгорный с венком и поехал.
– Ну, ты, владыка, Патриарху Пимену привет передавай. Мы ведь за него тоже Богу молимся. Хотя и в переносном смысле. В прямом коммунисты молиться не могут.
– Отчего же не могут? Давайте поставим часовню у Вас на даче, в Заречье. Вам и удобно будет. Дважды в сутки – утром и вечером.
Он смеется, что ли? Издевается над моей клинической смертью?
– Нет, владыка Никодим, – здесь надо с именем, чтоб напористей, – партия не позволит. У меня большая власть в партии, но такие фортели, как Никита, я выкидывать не могу. Политбюро не согласится. Да и не хочу, по правде сказать. Снимут еще к едреней фене. Скажут: ты, Ленька, и так на тот свет собирался, так что уже веди себя поскромнее.
Вроде бодрость возвращается к генеральному секретарю.
– Часовню.
Да, часовню было бы прикольно. Как Андрюшка б сказал. Взять современного архитектора. Типа Посохина, который Калининский. И что-нибудь такое забацать. Чтобы с дороги видно.
Я люблю молодых архитекторов. Что-то такое в них есть.
А Патриарх почему называется Святейшим? Я слышал, он сидел до войны. И в войну сидел. Его Иосиссарионыч только в 43-м освободил. Но мало ли кто когда где сидел. У нас по пьяни полстраны оттрубило, и что – всех теперь святейшими называть?
– Владыка, а ты вот скажи мне: почему Патриарх – Святейший? Он действительно святой совсем?
Нет, не работает все-таки язык человеческий. Точно случилось чего, чего не говорят.
– Ну, это титул такой, Леонид Ильич. Так принято называть. Про святость
Однако ж у вас хромает там, в церкви, дисциплинкато. Ты же кто-то вроде заместителя. Тебя спрашивают: твой начальник соответствует званию Святейшего? А ты, вместо того чтобы полностью и окончательно подтвердить, что-то там умствовать начинаешь: дескать, то Святейший, а то не очень, и еще про Господа Бога.
Хороши б мы были, если б Картер Суслова спросил: Суслов, а Брежнев действительно и полностью Генеральный секретарь? А Суслов пошел бы чесать, мол, типа, кто его знает, может, полный, может, неполный, и вообще только производительные силы общества ответить могут. Кто бы нас тогда уважал?
Не продумано у Вас как-то, товарищ Никодим.
– И ты, владыка, правда считаешь, что этот самый Бог есть? Существует? И он еще там чего-то знает?
Вон у нас все Политбюро, вместе взятое, не знает, будет ли атомная война. А ты – про Бога!
А у канадцев выиграем чемпионат мира или не выиграем, а еще больше Олимпиаду в Монреале – это тоже к Богу в рай?
Как тогда можно страной управлять?
– Леонид Ильич, даже если Бога и нет, человек не может без него жить. Это как сиделка у постели больного. Не можешь долго дозваться Бога – и сразу умирать начинаешь.
Интересно. Оригинально, как молодежь говорит. Сейчас все большие попы так думают? Я когда тонул у Новороссийска, тоже Бога дозваться не мог? Но ведь дозвался же.
Жена-то моя верит. Или делает вид, что верит. Виктория Пинхасовна Гольдшмидт. Рассказывала мне много. Что якобы все апостолы под старость лет собрались в Риме, и император Нерон велел повесить их вниз головами.
А император Нерон – это тебе не император Бокасса.
Давно, правда, ничего уже не рассказывает. Замкнулась как-то. И по палехской шкатулке даже не плачет. А я шкатулку от ивановского первого секретаря пять лет как получил, так в комоде в кабинете и держал.
Нет. Так быть не может. Сейчас же 76-й, когда клиническая смерть. А шкатулку я подарил – 11 декабря 1979 года. Когда мы с Сусловым решали, как нам куда академика Сахарова девать. Или за день до того, как решали.
Когда я вспомнил остров Зюльт, и поехал к Марии, и это повернуло судьбу человечества.
Запутался я с этим временем. И все мы запутались.
– Помните, владыка, анекдот про время?..
Почему-то, когда про время, меня всегда на «вы» пробивает. Сто процентов из ста.
– Да я не очень по части анекдотов, Леонид Ильич.
А чего ж тогда приехал? Разве не генерального секретаря развлекать-веселить?
– Сидит мужик в буфете Белорусского вокзала. Выпивает. Много выпил уже. Вдруг радиоточка срабатывает. В Москве – пятнадцать часов, в Свердловске – шестнадцать, в Тюмени – семнадцать, в Хабаровске – двадцать два, во Владивостоке – двадцать три, В Петропавловске-Камчатском – полночь. Мужик смотрит так внимательно на радиоточку и говорит: ну страна, ну бардак!