Русская смерть (сборник)
Шрифт:
Леонид Ильич ничего не заметил и не подчеркнул, а только вышел из дома Горького.
На вечерний снег. Сел в машину. Поехали – и в Заречье.
Но я подумал. Нельзя ведь допустить, чтобы кто-то даже пытался или там надеялся диктовать свою волю первому в мире социалистическому государству. Особенно, что касается США.
Милосердие наше огромно, а силы неисчислимы. Четыре миллиона только советских войск. А с Варшавским договором – бездна и прорва.
Я решил.
Мы поможем Афганистану. Как они просят. Капиталистический реванш отменяется.
А потом мы отправимся в Индию. Там нас тоже ждут. И мы еще дойдем до Ганга, и мы еще умрем в боях, чтоб от Японии до Англии сияла Родина моя. Я стихов не знаю, но в юности пяток-десяток выучил. Вот это вот зазубрил. Маяковский, что ли? Неважно.
И Нобелевскую премию мира я получу. Потому что я установил мир в Европе. Прочные границы. Никаких войн. А Афганистан – он не в Европе. И Индия тоже.
Но если даже так и не получу – не беда. За Афганистан мне орден Победы дадут. Это гораздо круче.
А что за Индию дадут – даже представить страшно.
И, конечно, в этот самый ответственный момент истории я не могу бросить все на произвол судьбы. Я должен остаться главой Советского государства и довести дело до конца. До самого конца.
Сестра Любка против войны, но я ей объясню. Она думает, будет много крови. Не будет. Афганцы еще выбегут нас приветствовать. Они мирные люди. И с индусами договоримся.
С Олимпиадой пролетим? Миллиарды сэкономим. Народу сапоги купим.
Мы – ядерная сверхдержава, и нам не пристало робеть. Лажовые академики, что в наших распределителях отовариваются, – не помеха нам. Ни секунды.
Кому позвонить – Александрову или Черненке? Черненке, конечно. Какой Александров?
– Костя, слушай. Извини, что поздно. Завтра на десять утра – срочное совещание у меня на даче. Андропов, Устинов, Суслов, еще Громыко. Ну, и ты подходи заодно, ясное дело. Подъезжай. Передай им всем прямо сейчас: по Афганистану я все одобрил. А Суслову скажи отдельно – я весь план по Афганистану утвердил в полном объеме. В полном. Весь. Ты меня понял?
Вот уже Триумфальная арка. Мы такую же в Дели поставим, на главной площади, перед мавзолеем, в ознаменование нашей великой Победы. Придет русский человек прямо в Индию, никуда не денется. Мечтал – и придет. Для того я здесь столько лет и надрываюсь.
И Храм еще восстановим. На месте бассейна «Москва». Вот увидите.
Жидовской бричкою несся черный лимузин верховного главнокомандующего по леденеющей Москве, и спасенные христианские младенцы разлетались от него всем хлопотом белых крыл.
Покаяние. Пьеса в двух действиях
Игорь Тамерланович Кочубей, 50–55 лет, премьер-министр на пенсии.
Мария, она же Марфа, его жена.
Борис Алексеевич Толь, 50–55 лет, президент Корпорации вечной жизни.
Евгений Волкович Дедушкин, 75–80 лет, президент Академии рыночной экономики,
Гоцлибердан.
Пол Морфин, 37 лет, иностранный журналист.
Анфиса, она же Ноэми, 20 лет, переводчик.
Первое действие
I
Мария, Кочубей.
МАРИЯ. Он повадился вставать в шесть утра. Встает, пьет водку до девяти, потом снова ложится. А мне же на работу. Он думает, что я сплю. Но я не сплю. Я все вижу и слышу. Я не могу спать, если он сидит в столовой. И пьет. Я тоже живой человек. На работу. Уже полдевятого. Господи ты Боже мой…
Кочубей.
КОЧУБЕЙ. Марфуша, ты чего не спишь? Иди поспи еще, рано. Сумерки.
МАРИЯ. Мне через полтора часа на работу, чего ложиться. Не засну ведь. Хочешь чаю?
КОЧУБЕЙ. Да нет, спасибо. У меня все есть. Колбаски только не хватает. Ты брауншвейгской не купила?
МАРИЯ. Не успела вчера. Жуткая суета. Подарки, шмодарки. Тебе нельзя брауншвейгскую. Сплошной жир. Холестерин. Скоро Новый год. Холестерол. Как правильно.
КОЧУБЕЙ. Да, нельзя. Под водочку хорошо идет. Ты поедешь – я засну.
МАРИЯ. Сил нет, Игоряша.
КОЧУБЕЙ. Да уж, давно нет.
МАРИЯ. У кого сил нет?
КОЧУБЕЙ. А ты про кого?
МАРИЯ. Я – про себя.
КОЧУБЕЙ. А я – про всех нас. Сил вообще не осталось. Чего-то не осталось. Так, бывает, поищешь с утра силы, и…
МАРИЯ. О чем вы вчера говорили с батюшкой? Кочубей. С батюшкой?
Пауза.
Пристально смотрят друг на друга.
МАРИЯ. С батюшкой.
КОЧУБЕЙ. Про земельный участок.
МАРИЯ. Про какой участок? Наш?
КОЧУБЕЙ. Нет, про его. Про его участок.
МАРИЯ. У него разве есть участок?
КОЧУБЕЙ. Ну, не у него как такового. Участок, где храм.
В Жирафьей Канавке.
МАРИЯ. А что он хочет?
КОЧУБЕЙ. Там земля до сих пор не оформлена. Документов ему не выдают. Уже два года не выдают. А люди тем временем всякие ходят. Он очень боится, что отберут. Под элитное жилье, то-се.
МАРИЯ. Так храма ж толком нет до сих пор. И какое в Жирафьей Канавке элитное жилье? Это у черта на рогах. Выселки.
КОЧУБЕЙ. Маленький храм-то есть. А большой – потом будет. Построим.
МАРИЯ. Что значит «построим»? Кто «построим»?
КОЧУБЕЙ. Не волнуйся. Он построит. Он сам построит.
Мы поможем.
МАРИЯ. Он снова просил денег?
КОЧУБЕЙ. Не просил. Я сам предложил. На большой храм. Он тогда и сказал, что земля никак еще не оформлена.
МАРИЯ. Игорь.
КОЧУБЕЙ. Твое здоровье, родная.
МАРИЯ. Игорь.
КОЧУБЕЙ. Да.
МАРИЯ. Ты помнишь, что у нас Серебряный Бор стоит пустой пять лет. Все уже построились, и только мы…
КОЧУБЕЙ. Тебе разве здесь неуютно? Ты всегда говорила, что любишь наши Сумерки.