Русская жизнь. Коммерция (август 2007)
Шрифт:
– Неужто хороша?
– По дизайну - еще нет. А технологически очень даже неплоха.
– То есть ты не предугадал самое плохое и самое хорошее. Логично. А ты, кстати, не боишься, что в торговлишке кризис случится? По моим ощущениям, уже давно пора.
– Нет, не боюсь. Мебель всегда покупать будут. Я девяносто восьмого года и не заметил. Продажи почти не снизились.
– Да? Я-то в девяносто восьмом еще магазин не открыл. Странны мне твои слова. Помнишь Аль-Обайди (он еще первым в Москве начал торговать «харлеями»)? Он мне рассказывал, что с августа девяносто восьмого по август девяносто девятого не продал ни одного мотоцикла. За целый год - ни колесика. Причем
– Тогда евро еще не было.
– Какая разница? Не бесплатно же тебе Cappellini свою мебель отдавал. Может быть, объяснение в том, что мебель - это дом, а в доме можно спрятаться? А мотоцикл - антидом. Это побег.
– Ну, убежать-то ведь многие хотели. Но Harley Davidson - не побег, а каникулы.
– Погоди, все равно получается ерунда. Тогда получается, что в кризисные годы люди должны с охотой жениться, а в спокойные - заводить любовниц. А я всегда думал, что наоборот.
– Мне говорили, что во время кризиса увеличились продажи только в одной области - в ювелирной. Старая идея: драгоценности - переносное богатство. Между тем всякий разумный человек, хоть раз в жизни купивший дизайнерское кольцо, знает, что продать в России он его не сможет. А на Западе - за полцены. Генетическая память: золото, бриллианты, сокровища. Природа страха…
– Слушай, ну ты зануда.
– А ты паникер. Какой может быть кризис торговли? Вот смотри, остановилась торговля недвижимостью. Цены стоят с осени прошлого года. В результате - избыток экспонированных квартир; никто ничего не покупает по той парадоксальной причине, что никто ничего не может продать. И что мы видим? Мы видим запрет на точечную застройку в Москве, который выгоден кому? Продавцам уже точечно построенного жилья. Государство нас не бросит. Ты чего боишься - перепроизводства дорогих вещей?
– Я боюсь перепроизводства таких, как ты, умников, которые дорогими вещами торгуют. Ну, как доброе государство забудет помочь маленьким торговцам? Мы же, по сути, маленькие.
– Ну, по сравнению с «Крокус Cити». А ты ведь, дружок, ненавидишь гипермаркеты, я знаю.
– Знаешь? А вот знаешь ли ты, что в Австралии в пятидесятые годы случилось первое гуманитарное восстание зеленых - они пожалели овец, которым во время стрижки причиняются немалые страдания? Фермеры знаешь как им отвечали? «Никто не ценит того, чего слишком много. У нас много овец, мы их не жалеем. У вас, в городах, много людей. Вы их не жалеете». В гипермаркетах слишком много покупателей. Чего их жалеть?… У нас в России нет культуры расставания - вот что я думаю. Ни с чем. Ни с женой, ни с работой, ни с родиной, в конце концов. А магазин - важнейшая часть культуры расставания. Там покупатель расстается с деньгами, а продавец с товаром. Люди меняются тем, что у них есть, и поэтизацией этого простого действия занята половина населения Земли. Все радуются. А у нас акт продажи и покупки рождает чаще всего только одну эмоцию - глухого взаимного недоверия. Если продавец слишком радостно расстается с товаром, покупатель чувствует себя нае*анным, а если покупатель слишком уж доволен, продавцу кажется, что происходит что-то не то.
– Ну и кто из нас зануда?
– Погоди, есть один гипермаркет, который я люблю. Это провинциальная «Километровочка». Там на территории торгового центра расположены часовня, зубоврачебный кабинет, «поболтай»-комната и комнаты отдыха. Причем с кроватями. Умаялся дорогой покупатель, ходил-ходил, ножки устали - пожалуйте полежать.
– А разврат? Девочки на эти комнаты не набежали?
– Торговля -
– Кстати насчет голода. Вот что в Москве действительно из рук вон скверно, это торговля продуктами «для богатых». В любой немецкой деревне в обыкновенном продуктовом магазине еда раз в десять лучше, чем в пафосном московском бутике.
– Ох, не говори. Это же издевательство над людьми - между прочим, социально близкими. Когда я брожу с тележкой по магазину «для чистой публики», меня не покидает ощущение, что владельцы подсматривают за нами, покупателями, и тихо, но заразительно смеются. Слушай, я понял, кто они, - они мародеры. Стоит на полке, например, австралийское подсолнечное масло за бешеные деньги. Это находится за пределами экономической и человеческой выгоды. Зачем, для чего? С точки зрения логики объяснение может быть только одно: шел по ночной Москве какой-то несчастный австралиец с бутылкой масла, они на него напали, масло отняли и выставили на продажу. Красные кормовые бананы отняли у слонов. Рыба на вес золота лежит во льду. Черт знает сколько времени лежит, черт знает откуда привезена. Я и названий таких не слышал, а уж сиживал за столом, не беспокойся, сиживал.
– У пингвинов отняли?
– Не, это результат пиратского нападения. Захватили шхуну бедных индонезийских рыбаков, скоммерсантили улов, сами не разобрались, чего отобрали. Потому что совершенно невозможно себе представить, чтобы взрослые нормальные люди на бизнес-совещании, обсуждая ассортимент своего магазина, сказали друг другу: «Все у нас в продаже есть, а пучеглазой глубоководной зае*атки нету! Давайте срочно закупим зае*атку по цене двести евро за килограмм и обрадуем наконец наших постоянных покупателей!»
– А помнишь лобстера Борьку?
– Постой, я еще не договорил.
– Я же в тему… Помнишь, в начале девяностых мы ходили в один ресторан, ну, знаменитый еще тогда?
– Не помню.
– Как же, про лобстера Борьку писали даже потом, настолько он стал знаменитый. В общем, всякий раз, только клиент заказывал лобстера, появлялся метрдотель с живым лобстером на подносе и спрашивал: как вам такой? Нравится? Можно приступать к тепловой обработке? А потом все узнали, что у них этот лобстер живет в аквариуме на кухне, зовут его Борька, и никто его не варит. Он там вообще всеобщий любимец. Его только носят показывать, а готовят замороженных лобстеров, из коробочки.
– А вот мы с тобой люди добросовестные.
– Я-то уж точно. Да не смотри на меня так - это у меня (как ты говорил?) акт глухого взаимного недоверия. Но если серьезно, у нас выхода нет: мы же не можем взять у многих понемногу, мы должны брать у немногих помногу. Значит, и контроль значительно жестче.
– А кстати, в торговле ведь нет равенства. Торговец не может работать, не покидая свой социальный круг. Покупатель либо беднее тебя, либо богаче. Значит, ты в любом случае имеешь дело с не знакомым тебе мировоззрением.
– Ну, я своим покупателям уже ровня. Почти.
– Ой ли? Даже если так, не могу тебя обрадовать: это очень плохо.
– Отчего?
– Драйв пропадает. Азарт. С равным нелюбопытно. Его ничто не удивляет, тебя ничто не удивляет. Торговля обретает привкус супружеского секса: «Ну, давай, что ли?»
– Ну, давай, что ли, Миша, выпьем наконец. Тост всегдашний: за тех, кого уже рядом нет.
– Степанцов так с тобой и не разговаривает?
– Ты же знаешь, что нет. И с тобой, кстати, тоже. И Федюня. И Слива.