Русская жизнь. Первая мировая война (август 2007)
Шрифт:
Быстро нашли нужный адрес. Дом 45, дом 49. Между ними пустое место, огороженное железным забором. За забором хорошо видна полуразрушенная невысокая кирпичная стена - единственное, что осталось от дома 47. На остальной территории просто растет трава. И больше ничего нет. Заходим во двор дома 49, оттуда стену видно еще лучше, фотографируем. Женщина, выгуливающая собаку, спрашивает, что, мол, мы тут. Объясняем. Долго рассказывает нам о том, что с этой территорией постоянно что-то собираются делать: то строить элитный жилой дом, то присоединять ее к территории соседнего дендрария, то еще что-то. Говорит: а вот тут у нас рядом парк, там красивые деревянные скульптуры, сходите, там интересно.
Да, парк. Деревянные скульптуры.
На доме 49 висит мемориальная доска в честь писателя В. К. Соколова. Вот, значит, был
Парк довольно густо уставлен деревянными скульптурами, вызывающими оторопь, смешанную с омерзением. В основном это некие подобия языческих идолов, вытянутые, гипертрофированно худые фигуры, увенчанные волосатыми, усатыми и бородатыми головами, иногда с клюками в руках. Или с посохами. С чем-то таким. Правда, есть и другие скульптуры. Например, скульптура, изображающая какое-то неизвестное, скрюченное в три погибели существо, на спину которого забралось другое неизвестное существо, глумливо улыбающееся. Или скульптура, изображающая охотника с ружьем на плече и трех зайчиков, стоящих перед ним на задних лапах. Рост зайчиков сопоставим с ростом охотника. Зайчики, судя по всему, находятся под гипнотическим воздействием охотника, который, по-видимому, раздумывает, в которого из зайчиков совершить контрольный выстрел.
В парке есть летнее кафе «Брянские черти». Так называется местная фанатская группировка, поддерживающая футбольную команду «Динамо» (Брянск). Фанаты частенько собираются здесь и пьют пиво; стадион совсем рядом. Закралась мысль, что название кафе связано не столько с фанатами, сколько с деревянными скульптурами.
Чуть поодаль за столиком группа хорошо одетых кавказцев. К группе кавказцев подходит пожилой человек и предлагает кавказцам купить у него собранные им лекарственные травы. Слышно, как человек произносит слово «мелисса». Кавказцы не проявляют интереса к травам. Нэт, спасибо, мэлисса нам нэ нужна.
Возникло четкое ощущение, что - все, программа пребывания в городе Брянске исчерпана. Хотя еще полно времени, можно еще посмотреть то и это, но стоит ли, все, что нужно, мы уже увидели и почувствовали.
Побродили немного по улице Горького, пофотографировали стоящие на ней симпатичные - в основном сталинские - домики. После посещения останков дома 47 все окружающие улицы, дома и виды подернулись едва заметной пеленой легкой грусти. Грустно все это, товарищи. Что именно «все это» - не очень понятно, но все равно грустно. Маленький, огромный, местами красивый и даже элегантный, местами ужасающе провинциальный, немного грустный город. Хотя, наверное, ничего в нем особо грустного нет, просто настроение такое было в тот момент, да.
Вышли на проспект Ленина и не сговариваясь повернули к гостинице. Сидя в номере, скоротали за вялыми разговорами время до поезда, потом взяли такси, поехали на вокзал, сели в блестящий бело-синий поезд и уехали в Москву.
* МЕЩАНСТВО *
Мария Бахарева
Немец рыжий и шершавый
Лубок - оружие патриота
К началу Первой мировой лубок был мертв уже почти полстолетия. Последний всплеск популярности «народных картинок», как называл их Дмитрий Ровинский, пришелся на годы русско-турецкой войны. Но и тогда интерес к лубку был довольно вялым, так что говорить о его возрождении не приходилось. Причин тому было две.
Во-первых, лубки сгубила цензура. Долгое время они ей не подчинялись и выпускались совершенно свободно. Однако 23 мая 1850 года министр народного просвещения России князь П. А. Ширинский-Шихматов издал указ, согласно которому лубки приравняли «к афишам и мелким объявлениям». Это означало, что ни один лубок больше не мог появиться на свет без одобрения цензуры. Для едкого площадного искусства такой указ был равносилен полному запрету, тем более что изданные до выхода указа лубки предписывалось уничтожить. Московские офени и печатники долго вспоминали ночь, когда по городу ходили отряды полицейских, уничтожавшие готовые лубки и печатные доски.
Во-вторых, лубки не поощряла интеллигенция. Еще в XVIII веке Антиох Кантемир в порыве самоуничижения предсказывал своим стихам позорное будущее на лотке офени: «Гнусно лежать станете, в один сверток свиты иль с Бовою, иль с Ершом». А когда в 1824 году профессор Московского университета П. М. Снегирев подготовил для Общества любителей российской словесности статью о лубках, опубликовать ее удалось не сразу, ибо «можно ли и должно ли допустить рассуждения в почтенном Обществе о таком пошлом, площадном предмете?». И хотя со временем изучение лубков перестало быть предосудительным, образованная часть русского населения еще долго считала их чем-то низким, приучая народ к грамоте с помощью доступных брошюр -как это делали, например, Толстой и Гаршин в издательстве «Посредник».
Но на рубеже веков все поменялось. Культура модерна ввела другую систему координат. Просвещенные русские восхищались творчеством Пиросмани и сравнивали его картины с виденными в Париже работами такого же самоучки Анри Руссо. Бурлюк с гордостью демонстрировал знакомым свою коллекцию вывесок, сделанных провинциальными мастерами, а Экстер потчевала своих гостей из расписной украинской посуды.
Поэтому естественно, что уже в первые дни войны именно лубок стал одним из главных агитационных инструментов. Наивность традиционных лубочных изобразительных средств более чем отвечала общим культурным тенденциям. Кроме того, в обществе царил патриотический подъем, и все исконно русское пользовалось невероятным успехом. Это очень напоминало 1812 год - не случайно в обиход снова вошли термины «отечественная война», «великая война», «священная война». Сотни типографий по всей стране приступили к производству лубков. Типография «Н. Н. Софронов, А. П. Прядильщиков и К°» издавала серию «Великая европейская война», Ф. Г. Шилов выпустил альбом «Картинки - война русских с немцами», типография Машистова непрерывно печатала народные картинки с самыми разными сюжетами. Огромными тиражами издавали лубки в типографии Сытина и скоропечатне Левенсона. Их пытались выпускать даже в чопорном Петрограде, не связанном со старинными лубочными традициями, - впрочем, получалось не так успешно, как в Москве и провинции. Рисовали их не только безымянные художники-любители, но и профессиональные мастера - Георгий Нарбут, Дмитрий Моор, Ре-Ми, Казимир Малевич, Аристарх Лентулов, Давид Бурлюк и т. д. По свидетельствам, приведенным в книге 1916 года «Лубок и война», за 1914-1915 годы в России были выпущены тысячи разных наименований лубочных картинок, расходившихся удивительными даже по современным меркам тиражами.
Особенно чутки были производители лубков к русским военным подвигам. Например, казак Кузьма Крючков, убивший в кавалерийской атаке нескольких немцев, благодаря лубкам превратился в мифическую фигуру, наравне с былинными богатырями. Десятки лубков (только в коллекции Российской государственной исторической библиотеки таких двадцать пять) на разные лады описывали подвиг Крючкова:
Четыре русских казака, А немцев было тридцать два. И вот один казак Крючков Вдруг в кучу врезался врагов. Три остальных за ним спешат И немцев вкруг себя крошат. И вот чрез несколько минут Настал для немцев уж капут.Или:
Храбрый наш казак Крючков Ловит на поле врагов. Много ль, мало, не считает, Их повсюду подцепляет. Как догонит - не милует, Сзади, спереди шпигует По возможности елику Сколько влезет их на пику.Впрочем, Крючков был хоть и главным, но не единственным героем войны, удостоившимся чести попасть на лубочные страницы. Известны «Подвиг рядового Василия Рябова», «Подвиг штабс-капитана Нестерова», «Геройский подвиг телефониста Алексея Манухи», «Геройский подвиг сестры милосердия Риммы Ивановой».