Русская жизнь. Страхи (сентябрь 2008)

Коллектив авторов

А дальше кинотеатр «Орбита», давно превратившийся в развлекательный комплекс - с интернет-кафе и игровыми автоматами, где, будто в сельском Доме культуры, собраны все развлечения, потом несколько бутиков с международными именами, затем пара ресторанов и в самом конце (или начале) Крещатика - Бессарабский рынок с надписью: «Цiлодобово» (круглосуточно). Рынок на центральной улице города, да еще и круглосуточный, будто аптека или пункт милиции, перечеркивает все сталинское архитектурное великолепие, смещает все культурные акценты к желудку, бесповоротно подменяет контекст подтекстом. Конечно, для москвича это странно, Центральный рынок на улице Горького - это слишком смело, слишком наивно, слишком в лоб, слишком провинциально, вот. «Это просто слишком», - говорят москвичи своему случайному собеседнику, настоящему украинскому провинциалу, приехавшему в Киев осмотреться, оглядеться и заработать.

Жюльенсорельствовать приехали?
– спрашивают его

москвичи в кафе на Крещатике за завтраком, по-западному состоящем из «омлета с сыром» и «кофе эспрессо двойного».

Шо?

Жюльенсорельствовать.

Не понимаю, шо вы говорите.

Ну ладно. Расскажите про Черновцы, чем там люди живут.

А! Га- га-га! Та чем живут. Неправильно живут! У нас же в селах как принято? Крыша может протекать, но главное -покушать. Мой сосед говорит, что колбаса, сало - все это обязательно должно быть. Я ему говорю: ну не доешь ты немного той колбасы! Зато дом построишь нормальный, это же навсегда будет. А он не понимает, нет, говорит, главное мне - покушать.

Так может думать только быдло.

Шо?

–  Быдло!

В кафе, где подают «омлет с сыром» и «кофе эспрессо двойной», нет вольера со спящим поросенком и вообще все пристойно: толстое широкоформатное меню с красивыми картинками, и трубочки торчат из стаканчиков почти как в Москве. Но, наслушавшись откровений своего украинского приятеля, москвичи уже не могут прийти в себя и повсюду ищут доказательства неискоренимого провинциализма. Ищут и находят. «Сфокусуйся на головному» - гласит реклама. «Что это такое?
– спрашивают друг друга москвичи.
– Это ведь „сосредоточься на главном“. Ха-ха-ха». Они чувствуют себя мистерами Хиггинсами, попавшими в целую страну, населенную Элизами Дуллитл. Эта мысль отравляет все их киевское существование, но без этой мысли их существование вряд ли имело бы смысл. Как бы ни любил горожанин деревни и запаха свежего сена, с каким удовольствием ни пил бы он парного молока и ни ел бы домашних пельменей, постоянное соприкосновение с деревенскими жителями, более напоминающими ему инопланетян, чем братьев, внушает ему робость, граничащую с ужасом, и брезгливость, переходящую в злорадство. Русский пытается самоутвердиться на Украине через язык и высмеивает мову, которая кажется ему пародией на русскую речь. Соотношение между украинским языком и русским видится ему таким же, как между деревенскими лаптями и цивильными штиблетами, и чтобы не показаться косным шовинистом, он призывает на помощь булгаковскую шутку: «Как по-украински кот?» - «Кiт».
– «А кит?» - «Кiт». Смешно, правда?

Смешно, смешно, хотя скорее больно, чем смешно. Русские испытывают почти физические страдания даже от топонимики, которая выглядит не столько пародией, сколько насмешкой: «Кловский спуск», «Львовская площа», «Бульвар Тараса Шевченка». Воспринимая украинскую мову как диалект русского языка, а украинцев - как самонадеянное, собравшееся в европейский дом и натовскую казарму быдло, они лелеют в душе собственное превосходство и злятся на жизнь. А жизнь обманывает ожидания все чаще и чаще. Конечно, Киев - город русскоговорящий, по крайней мере, в том смысле, что каждый киевлянин говорит по-русски свободно и легко, но далеко не каждый считает Киев городом русским.

Ну а как же с Киевской Русью?
– вопиют москвичи.
– Как же Владимир Красное Солнышко? Он же крестил Русь!

От киевлянина следует немедленный ответ:

–  Русь, Русь. Но только Киевскую Русь.

Владимир Красное Солнышко и впрямь не предполагал, что русские не будут украинцами, и наоборот. И уж тем более не предполагал, как столкнутся два средних сознания и насколько серьезным будет их столкновение. А они непременно столкнутся, потому что киевлянин и москвич, разморенные жарой и взвинченные «кофе эспрессо двойным», заговорят о главном. Москвич скажет, что если Западная Украина хочет отделиться, то пусть убирается к своим ляхам. Еще он непременно скажет, что Восточная Украина - это Россия, и что вообще украинское национальное самосознание придумано австро-венгерской империей исходя из принципа «так не доставайся же ты никому». «Украина - это окраина, разве не слышно?» - спросит москвич в сердцах, вложив в эту фразу весь свой долго копившийся лингвистический шовинизм. «Нет!
– взорвется киевлянин.
– Краiна - это страна, край, у вас по-русски есть выражение „родной край“! А Украiна - это Украiна. Надоели! Не смешно уже! Вы нас так ненавидите, зачем же вы все сюда претесь? Зачем едите наши вареники, пьете наш квас?» - спросит он совершенно по-московски, и москвичу нечем будет крыть. «Вам все русское, все для русских! Россия для русских и Украина для русских?! Как бы не так!»

Москвичи встают, платят за «кофе эспрессо двойной» гривнами, которые разительно отличаются не только от рублей, но и от гривенников, и бредут, бормоча про хамство, про быдло, и опять про хамство, к себе в частный сектор, в снятую за доллары квартиру, вспоминают, как булгаковский Варенуха в истерике бормотал:

«Фальшування, фальшування», и им хочется опять рассмеяться, но не смешно, совсем не смешно, горько, больно и досадно, повсюду реют жовто-блакитные флаги, заканчивается бульвар Тараса Шевченка и начинается бульвар Леси Украинки, и москвичи говорят друг другу, что это очень нескромно - называться Украинкой, кто-то пытается шутить, мол, это такая европейская манера, перенятая у Анатоля Франса, ведь Украина - европейская страна, но шутка выходит не смешной, скорее глупой, и постепенно наступает вечер, и москвичи вызывают такси, отправляются на Центральный вокзал и садятся в «Столичный Экспресс», отправляющийся в 20:09 в Москву, занимают все купе и впервые чувствуют себя как дома, но все равно стесняются друг друга, стараются поменьше разговаривать, попеременно выходят из купе в коридор и укладываются на верхние и нижние полки в тренировочных брюках, майках, носках и прочих чудовищных одеждах «для отдыха», потому что в поезде иначе нельзя, нельзя чувствовать себя свободно и расслабленно, ведь купе есть распределенная поровну несвобода, и восставать против этого совершенно бессмысленно, как же все-таки хорошо, что в Питер ходят поезда «Аврора» и ЭР-200, не больше пяти с половиной часов, можно почитать книжку или порешать кроссворд, и никаких таможенных досмотров, иммиграционных карточек, штампов, флагов и паспортов. Можно почувствовать себя свободными гражданами свободной страны, можно почувствовать себя дома, говорить и думать что хочешь, лишь бы не было в купе питерцев, которые считают тебя быдлом. Лишь бы не было.

Алексей Митрофанов

Левбердон и Чемордачка

Место, где продолжается дефолт

«Левый, левый, левый берег Дона, чайки, пляжи, плесы у затона. Рядом, рядом омуты и мели, мы до них добраться не умели».

Эту песню пела в середине девяностых вся страна. Да и сейчас поет. И даже не догадывается, что речь идет не просто об абстрактном береге некого собирательного Дона, а о вполне определенном районе города Ростова-на-Дону.

Впрочем, районом его как-то и не назовешь.

***

Первый пик славы Левбердона пришелся на восьмидесятые. Множество домов отдыха, пансионатов и иных объектов соответствующего характера. Да не такие, как в восьмидесятые, сколоченные, как говорится, на скорую руку. Нет - вполне современные, комфортабельные, дорогие, роскошные. Множество ресторанов - да каких! Один из них, к примеру, выполнен был на судостроительном заводе «Красный Дон» и представляет собой каравеллу петровских времен. Он существует и сегодня и называется «Петровский причал».

Все закончилось в начале девяностых. Страна оказалась в полнейшей растерянности - путчи, инфляция, прочие радости новой экономической формации. Однако уже где-то в середине девяностых начался новый взлет. Домов отдыха он, к сожалению, коснулся в меньшей степени, а вот с едальными учреждениями все стало очень даже хорошо. Там стали открываться громаднейшие рестораны, многие из них - с банями, номерами и даже полноценными гостиницами. Названия они, по большей части, носили пафосно-гламурные - «У Бориса», «Орхидея», «Тет-а-тет». В общем же, Левбердон полностью соответствовал моменту. С одной стороны, санатории, пансионаты и прочие громоздкие, неповоротливые комплексы с котельными, столовыми, прачечными, штатом охраны, бельевыми, хозблоками и прочими департаментами стало содержать не слишком выгодно. Новый русский отдыхающий предпочитал за ту же цену что-нибудь вроде Анталии или же Хургады. Да и вообще - брать трехнедельную путевку и забрасывать все свои важные дела, чтобы все это время провести в советском антураже стало как-то неформатно, даже глупо. С другой стороны, у людей, наконец, стали появляться некоторые деньги и какой-то личный транспорт. Съездить на Левбердон на вечер или же на выходные - говно вопрос, как говорили в «лихие девяностые».

Судьба же стареньких пансионатов складывалась иногда трагично, иногда курьезно. В частности, на базе отдыха «Геолог» сделали площадку для игры в пейнтбол. Собственно, ее и делать не было необходимости - заброшенный, разрушенный, разворованный и руинированный «Геолог» не нуждался в дополнительных строительных работах.

Можно сказать, что площадка для пейнтбола выросла сама собой.

Даже знаменитый кризис 1998 года Левбердон пережил на редкость безболезненно. Наоборот - «пожар способствовал ей много к украшению». Антальи сделались вдруг разом недоступными, а родной, под самым боком Левбердон - ужасно мил и дорог. В смысле, дешев. Ну, понятно.