Русские банды Нью-Йорка
Шрифт:
— Разве русские живут в Бруклине? Там, я слышал, одни ирландцы да немцы.
— Верно. Немцы будут думать, что ты ирландец, а для ирландцев ты будешь немцем. А Француз будет думать, что ты удрал на Запад. И Сильвер тоже. Напиши родителям пару строк. Мы сделаем так, что твое письмо отправят из Огайо, со станции. А ты напиши, что едешь в Техас. Или еще дальше, на индейские территории. Родители покажут письмо следователю, и все успокоятся. Никто и не подумает искать тебя в Бруклине. А в русские районы ты станешь приезжать каждый день. Понимаю, что это трудно. Но я ведь тоже каждый день езжу на службу. Вот и ты будешь
Салливан глянул на него, ожидая ответа. Но Илья молчал, сосредоточенно помешивая раствор. Работать на полицию? Стать стукачом? Да к тому же, стучать на собственных земляков? Не слишком ли высокая цена только за то, чтобы остаться в живых?
— Что скажешь, Билли?
— Вы меня спасли, капитан. Я ваш должник. Наверно, я не имею права отказываться от вашего предложения… Но что я там должен делать, среди русских?
— Сынок, не волнуйся. Я не заставлю тебя делать ничего такого, о чем ты не смог бы рассказать своим детям. — Салливан тщательно зачистил мастерок и обтер его краем фартука. — Ты займешься тем же самым, чем занимался на пирсах Сильвера. Сколотишь шайку. Будешь защищать земляков от соседей. А соседи там боевые. Итальянцы. Чуть что, хватаются за камни, начинают швыряться. А если доходит до серьезного разговора, зовут «волков». Это банда такая, «волки». Тот, кто переходит им дорогу, обычно пропадает на несколько дней. А потом всплывает. С отрезанным языком — чтобы и на том свете не выдал своих убийц. Вот такой там район.
— Звучит заманчиво, — сказал Илья.
— Я знал, что тебе понравится, — кивнул Салливан и отобрал у него бадейку с раствором. — Давай теперь ты замазывай стыки, у меня руки затекли. Ты мастерком-то умеешь пользоваться?
— Смотря для чего, — ответил он, пробуя лезвие ногтем.
26. Атаман Остерман
Русские мужики, ехавшие в Америку, чтобы заработать на кусок земли в России, очень быстро забывали, зачем приехали.
Они жадно кидались на первую предложенную работу, боясь, что их опередят другие эмигранты, и устраивались чернорабочими на фабриках или подсобниками на стройках. Не тратили они время и на то, чтобы подыскать более-менее приличное жилье. Селились по десять человек в двух комнатках, спали кучей на одном лежаке, да и то по очереди.
Хорошо еще, что многие работали по ночам. Возвращаясь на рассвете, они сгоняли с топчана тех, кого уже будил заводской гудок, и забирались в еще теплое тряпье, заменявшее им постель. Отоспавшись, почти все отправлялись по кабакам, которые в этом районе красовались через каждые десять шагов. Те же, у кого не было денег на выпивку, оставались дома и до ночи резались в карты.
При этом никто из них не согласился бы вернуться в Россию. Здесь они получали гораздо больше за свой труд. Если платить за квартиру в складчину, выходило меньше доллара в неделю, а самая низкая зарплата — три с полтиной. Есть на что погулять после работы. И ходить не в домотканой дерюге, а в чистом городском платье, и в лавках есть все, что душа пожелает.
Нет, жить тут можно. И можно, и нужно. Правда, деньги текут, как вода сквозь пальцы, никак не накопить. Да и зачем? Чтобы вернуться, заплатив огромные штрафы за незаконный переход границы? Ну, вернулся, ну, купил пару десятин земли, заросшей чертополохом — а что дальше? Гробиться на ней от зари до зари, считать каждую копейку, да еще и в ножки кланяться каждому начальнику?
Здесь, в Америке, они понемногу и забыли, что в мире есть такой зверь — начальство. Здесь над каждым из них стояли только двое — работодатель и домовладелец. И все. Никого иного русские иммигранты не боялись.
Они не боялись полиции, потому что никогда с ней не сталкивались. По этой же причине у них не было страха перед бандитами — тем нечем было поживиться в русских кварталах.
Первое время Илья терялся в догадках — что ему тут делать? Он исправно приезжал сюда, в Десятый округ, ходил по кабакам, завязывал знакомства, но нигде не слышал жалоб на притеснения. Об итальянцах здесь и ведать не ведали. Для русских все соседи, даже басурмане-турки, были просто американцами, и никто не отличал ирландцев от немцев. Более того, в «русских» кварталах русскими считались минские, виленские, одесские евреи, хохлы и белорусы, и даже пан Томек, владелец маленького салуна, называл себя русским поляком.
В его салуне Илья появлялся чаще, чем в других кабаках, потому что здесь можно было сидеть весь день с кружкой пива, не вызывая подозрений. В прочих же заведениях было принято напиваться быстро и решительно, и трезвый человек выглядел там белой вороной.
Постепенно вокруг Ильи сбилась кучка ровесников — Василь, Грицко и Андрей. Они приехали в Америку намного раньше, чем он, и охотно делились опытом случайных заработков — то на стройке, то на погрузке. Порой они звали Илью с собой, но он каждый раз отказывался.
Однажды в пятницу они, как обычно, сидели у Томека и обсуждали выгодное предложение — завербоваться на прокладку канала где-то в Небраске. Слушая приятелей, Илья краем глаза следил за тем, что происходило у них за спиной, в буфете. Там появились двое небритых субъектов в шляпах с опущенными полями. Они стояли возле Томека, а тот, склонившись над кассой, что-то негромко говорил им по-английски. Илье не было слышно слов, но по интонации показалось, что трактирщик оправдывается. Вот он распрямился, передал им пухлый конверт, и субъекты удалились, окинув публику презрительными взглядами.
Илья подошел к стойке и поставил на нее пустую кружку. Томек, вытирая взмокший лоб, рассеянно глянул на него, словно видел впервые.
— Что за типы? — спросил Илья.
— Сицилийцы. Тебе еще пива?
— Сколько ты им отдаешь?
— Что?
— Я спрашиваю, сколько процентов они забирают? — спокойно повторил Илья. — Чарли Помойка в Нижнем Манхэттене брал тридцать процентов. А эти?
— Пятьдесят, — опустив глаза, неохотно признался трактирщик и задвинул ящик кассы. — Откуда ты знаешь про Чарли?
— Неважно. — Илья уселся на табурет и отодвинул кружку, наклонившись поближе к Томеку. — Важно, что Помойке эти деньги не принесли счастья.
— Да, его убили. А ведь он был лучше многих.
— Лучше, — согласился Илья. — Ровно на двадцать процентов лучше. Ты бы, наверно, предпочел платить Помойке, а не этим итальянцам?
— Что толку говорить о том, чего мы не можем изменить? — вздохнул поляк.
— Жизнь не стоит на месте, — сказал Илья. — Значит, ты будешь платить тридцать процентов тем, кто придет вместо сицилийцев?