Русские флибустьеры
Шрифт:
– Нет, я один. А много наших здесь?
– Теперь-то немного. Эх, Павел, уж не знаю, к добру ли наша встреча~ Чего ищешь? Или по служебной надобности? Да ты, говорили, в отставку вышел? Эх, вот так встреча! Только знаешь, ты не показывай никому, что мы в знакомстве. Черт их разберет, чего они надумают~
– Кто?
– Да хозяева. Я же у них на службе, и в компании меня знают как инженера по телефонным линиям. Вот и объясняй потом, откуда у меня взялись друзья в Генеральном штабе.
– О штабе забудь, и меня никто здесь не знает, - сказал Орлов, оглядываясь.
– Ты один? А где же
– Плетутся, - Лукашевич махнул рукой.
– А лагерь-то в какой стороне?
– Лагерь? Ты про сентраль? Там. Да погоди, вместе пойдем.
– Позже, Василий Васильевич, позже. Окажи услугу, не говори никому, что видел меня. Ни нашим, ни хозяевам.
Лукашевич важно разгладил седые пышные усы и откинул голову:
– С того бы и начинал. А я, старый дурень, сопли распустил. То-то ты по сторонам косишься. Кто еще с тобой?
– Никого.
Орлов уловил какой-то шум и понял, что приближаются еще несколько всадников.
– Пора мне, брат.
– Погоди. Никого, говоришь?
– Лицо Лукашевича снова расплылось в улыбке: - Да хватит вам, граф, секреты разводить. У нас здесь запросто, без церемоний.
По его взгляду Орлов понял, что у него за спиной кто-то стоит. Он оглянулся и увидел Беренса, выбравшегося из кустов. Виктор Гаврилович деловито стряхнул сор с фуражки и водрузил ее на голову.
– Здравствуй, Василий Васильевич, - произнес он так обыденно, будто они виделись не далее как вчера за ломберным столом.
– Долго же я искал вашу новую квартиру.
В следующий миг из-за поворота показались всадники. Много всадников. На дороге помещались в ряд только трое, остальные теснились позади.
– А вот и помощнички, ядрена вошь, - беззлобно выругался Лукашевич.
Орлова бросило в жар. Рука едва не дернулась к кобуре. Но он быстро совладал с собой. И взмолился: «Только бы Илья не сорвался~ Только бы удержали его! Один выстрел - и всем нам конец».
16
Когда всадники приблизились, Лукашевич заговорил по-английски. Заговорил властно и бегло, почти так же свободно, как и на родном языке, делая паузы в тех местах, где предполагались непечатные вкрапления. Но, не находя в языке Шекспира достойных эквивалентов, вместо них Лукашевич только «экал»:
– Это мои люди! Э~ Ты и ты, возьмите джентльменов, э, к себе за спину, подвезем до, э, сентраля, э~
Всадник на рыжем коне приблизился к Орлову, развернулся боком и вынул ногу из стремени, помогая забраться на круп. Он был в голубом мундире. На выцветших добела погонах сохранились пятна желтой краски, а на белой шляпе с черной лентой красовалась металлическая розетка с короной. Сидя за его спиной, Орлов разглядел, что ткань мундира была не голубая, а в тонкую сине-белую полоску. Он где-то слышал, что именно так выглядит испанский мундир. Но всадники переговаривались по-английски. Что за маскарад?
– На линии больше нет обрывов, сэр?
– Э~ Э~ Неважно, - ответил Лукашевич, взбираясь на мула и оставив лестницу стоять под деревом.
– У меня гости. Э~ Важные гости. И я должен принять их достойно.
Кони поскакали по лужам, разбрызгивая красные струи грязи. Дорога, покружив между крутыми склонами, вдруг распахнула перед ними уютную долину, сплошь покрытую высокими банановыми кустами. Таких обширных плантаций Орлову еще не доводилось встречать.
Кавалькада вытянулась на узкой дорожке, и блестящие мясистые листья хлестали по сапогам. Впереди, на буром холме, виднелось белое здание, издалека похожее на кубик сахара, лежащий на горке молотого красного перца. А еще выше, на далекой горной террасе, белел роскошный замок.
Лошади остановились перед длинным навесом из пальмовых листьев.
– Приехали!
– объявил по-русски Лукашевич.
– Добро пожаловать в апартаменты!
Орлов и Беренс соскочили на землю, и всадники ускакали, скрывшись за зеленой стеной посадок. Через минуту они уже показались на дороге, ведущей к замку.
– Вот тут мы теперь и обретаемся.
– Лукашевич поднимался к дому по дорожке, выложенной белым камнем.
– Не райские кущи, но сыт, пьян и нос в табаке.
– А там кто?
– спросил Беренс, показав на замок.
– Там? Компания там.
– Я так и понял. По телеграфным столбам.
– Эх, Виктор, милый мой друг, не смотрел бы ты, куда не надо. Вон там у нас умывальня. Мойтесь, вам чистое принесут. А я насчет закусок распоряжусь.
Колодец был устроен на американский манер - скважина, рычаг, желоб. На колченогой скамейке высилась стопка медных тазов. В банке из-под солонины оказалось жидкое мыло.
Орлов стянул рубаху и снова застегнул оружейный пояс поверх голого тела - почему-то ему очень не хотелось оставаться безоружным даже на минуту.
– Так вы знакомы?
– спросил Беренс, склонившись над своим тазом и намыливая руки.
– Были когда-то.
– Что он там говорил насчет хозяев? Я не расслышал.
– Не расслышали? Потому и вылезли?
– Я вылез, чтобы вы не наломали дров.
Беренс, отфыркиваясь, смыл пену с лица и шеи и повернулся, протягивая руки к подбежавшему с полотенцами негритенку.
Орлов критически глянул на принесенную одежду - белые просторные штаны и голубой китель со следами споротых погон и обшлагов - и надел свою черную рубаху, еще влажную после дождя.
– Мистер Люк приглашает вас в столовую, - с поклоном произнес негритенок.
«Вышколенная прислуга, свежая вода, чистое белье. Вы неплохо устроились, мистер Люк», - подумал Орлов, и сам удивился возникшей неприязни.
Собственно, они с Лукашевичем никогда не были близкими друзьями. Армейская рутина, даже если это рутина Генштаба, не способствует укреплению дружбы. Круговерть бумаг, бессмысленная муштра, интриги, сплетни да разгульное пьянство - вот из чего состоит жизнь офицера в мирное время. Многое изменилось, как только началась подготовка к войне. Но и тогда они не могли подружиться с Лукашевичем - того отправили куда-то в Европу под дипломатическим прикрытием, а Орлов шатался за Дунаем с казаками, составляя карты будущего наступления. Встретились в Петербурге несколько раз после турецкой кампании, гульнули, отмечая свои новые чины, - да и снова разбежались в разные стороны. Впереди у капитана Орлова была секретная миссия в Гибралтаре, затем - долгие семь лет арканзасской командировки и, наконец, отставка и вольные хлеба. Неужели Лукашевич тоже прошел подобным путем?