Русские и нерусские
Шрифт:
Готов проникнуться тем же чувством по отношению к русской культуре, в которой полифония славянских, финских и тюркских начал дополнилась в Новое время элементами западноевропейскими, кавказскими, еврейскими — этими особенно в советскую эпоху. Только у нас это называется не «полифонией». У нас это — «всеотзывчивость».
Кстати, полифония Израиля ставит под вопрос пресловутую этническую чистоту «титульной нации», сохраняемую в замкнутых общинах. И слава богу. Поскольку это, так сказать, не моя епархия, сошлюсь на моего собеседника:
«У бабушки с дедушкой было семеро детей. Одна часть из них — блондины, а другая — жгучие брюнеты, смуглые, темноволосые — возможно,
Я совершенно не приемлю разговоров о том, что некоторые из русскоговорящих репатриантов не являются евреями. Вглядитесь в лица представителей любой еврейской этнической общины — будь то «бухарцы», «румыны», «марокканцы», «поляки» — вы всегда встретите среди них тех, кто на евреев вроде бы и не похожи. Потому так ненавистны мне утверждения, что, дескать, этот — еврей, а тот — не еврей.».
Потому что еврей — это тот, кто называет себя евреем. Тот, кто хочет быть евреем. Тот, кто ведет себя как еврей и согласен терпеть все то, что терпят евреи.
Заменяю в моей ситуации слово «еврей» словом «русский» и закрываю вопрос. А корни мои прошу оставить мне для ощущения таинственных глубин бытия.
Но ведь из этих глубинных корней может произрасти нечто такое ботаническое, такое зоологическое, такое сверхчеловеческое, рядом с чем образные идеи Жириновского, которые Меир Шалев отказывается понимать, покажутся образцом вполне приличного поведения.
Очкарики галута и задвохлики Скотопригоньевска знают, на что я намекаю: это ведь русские научили израильтян презирать интеллигенцию.
Мекир Шалев пишет об этом так:
«Помню, как в детстве, в Нахалале, моя семья тяжело переживала, едва ли не сгорала от стыда, когда выяснилось, что мне придется надеть очки. Очкарик? Да ведь это еврейский заморыш, который корпит над книгами».
И дальше:
«Наши дети должны быть сильными, широкоплечими, зоркими, с орлиным взглядом. Наш парень должен быть крестьянином и солдатом».
И взвешенно, как бы уже подводя базу под идею израильского возвращения к земле:
«Это «возвращение к земле», эта мечта о сильном и свободном человеке труда привели к тому, что в нашем обществе, впитавшем «русские» идеи, да и состоявшем на заре своего формирования в основном из уроженцев Российской империи, сложилось некое презрительное отношение к интеллигенции. Более того, интеллигентность отвергалась и высмеивалась. Первопроходцы, или, как их принято называть на иврите, «халуцим», вынашивали в своих мечтах образ «нового еврея» — рослого, мощного, вспахивающего землю, причем одной рукой он направляет свой плуг, а другой сжимает меч. Он обеими ногами твердо стоит на земле, его мускулистое тело дочерна загорело под палящим солнцем.
А теперь представьте себе, что среди таких людей появляется мой отец Ицхак Шалев — бледный горожанин, в очках, поэт, преподаватель ТаНаХа. Над ним все смеялись, его презрительно называли «интеллигентом».
О, господи! Да его и в России называли бы «интеллигентом» — с той же мерой презрения. Да еще и гнилым. Было время, когда в русском языке это существительное без этого прилагательного вообще не употреблялось. Но поскольку советской власти со временем понадобились — взамен ликвидированных — свои «толковые банкиры, умные финансисты, расторопные торговцы», а также учителя и врачи, — существительное реабилитировали, снабдили новым прилагательным, и тогда появилась «советская интеллигенция», и сделала свое дело, напоследок забросив в демократическое болото целое поколение «шестидесятников».
Поскольку я имею честь принадлежать к этому оплеванному поколению, не буду уподобляться тому кулику, который хвалит только свое болото. Скажу о тех «солдатах», которые в Израиле должны были твердо стоять на земле, «одной рукой направляя плуг, а другой сжимая меч».
В истории всякого народа бывают этапы, когда нужны именно такие люди. И Россия, вечно воюющая за ту «шестую» (теперь пятую) «часть суши», которую подсунул ей для жизни вездесущий Всевышний, — периодически опирается на таких людей. Это и воины Куликова поля, сопровождаемые крепкими монахами Сергиева посада. Это и бойцы Кутузова при Бородино — «небитые дворяне», тринадцать лет спустя, в декабре 1825-го, побитые другими «небитыми дворянами», кстати, такими же героями Бородина. Это и солдаты 1945-го (те, что не полегли в 1941-м); вообще-то они были богатыри скорее калибра Васи Теркина, чем Ильи Муромца или Святогора; однако увековечивая победителей, скульптор Вучетич дал ему в руку плуг, который вместе с тем меч; эту перековку меча на орало Меир Шалев, возможно, созерцал перед зданием ООН в Нью-Йорке.
Разумеется, в моменты штыковых атак или при столкновении танковых армий на Прохоровом поле очкарикам лучше посторониться. Но это очкарики дали русской армии трехгранный штык, сообразив, что он вспарывает животы врагов лучше, чем нож, и это очкарики рассчитали наклон брони, сделавший советский танк лучшим в мире.
Так что не стоит устраивать погромы интеллигенции — ни в Израиле, ни в России. А если погромы все-таки устраивают, то тут мы уже соскальзываем в те самые тайники психологии, где здравый смысл сроду не ночевал. И лучше не выпускать их из тайной прапамяти личности на общественный простор.
Я хочу вернуться с исторических полей России (их, как сказано, три: Куликово, Бородинское и Прохоровское) на изрезанный рельеф Святой земли, в «складках» культуры которой таятся (и должны таиться) необъяснимые голоса прапамяти.
Меир Шалев знает это чувство:
«Вдруг на улицах Иерусалима я услышал выговор моей бабушки, которая до последних своих дней так и не смогла избавиться от характерного русского акцента. Вдруг я увидел лица, которые так напоминали мне бабушку. Ия хотел, чтобы из тех краев прибывали еще и еще. Я увидел в новоприбывших «своих» и с радостью подумал: «Слава Богу, теперь и у меня тоже есть своя «эда» — этническая община». У всех была своя этническая община — у «марокканцев», у «болгар», у «иракцев», у «тунисцев». Теперь она есть и у меня — «русская». Я не подозревал, что в моей памяти хранятся и русский выговор, и запахи русской еды (я ощутил это, когда начали открываться так называемые «русские» магазины). Во мне живет ощущение, что они, эти новоприбывшие, как-то принадлежат к моей семье».
Ну, раз магазины, то самое время сбегать за бутылкой, законтачить друг с другом на интеллигентской кухне и налить, как у нас принято, всклень.
Бедненькая, как же ты выжила?
Сознаюсь в плагиате: это внучка Корне Чуковского ахнула, впервые осознав, что дед жил при проклятом царизме: бедненький, как же ты выжил?
А я эту историю выудил из детективно-мемуарной книги израильтянки нашенского происхождения Нины Воронель «Без прикрас». Книгу недавно издал Игорь Захаров и, перечислив на задней обложке чертову дюжину знаменитостей, заметил, что о них в книге сообщены такие подробности частной, а порой и тайной их жизни, что знающие пытаются скрыть, «а большинство не знает и вовсе.».