Русские инородные сказки - 5

Фрай Макс

Анита ушла точно так же, как делала все, что делала, — быстро и без особых разговоров. Сказала: «Ладно, Шува, я ухожу», сняла с себя легкий кухонный фартук, обулась и вышла на улицу. Он вышел за ней, решив, что она идет в магазин и хорошо бы ее проводить, но она села в свою старую машину и уехала. Пришел Эльяким. «Шува, — сказал он, усаживаясь на скрипящий стул, — успокойся, это не от тебя зависело».

Фразой «не от тебя зависело» его можно было убить. И Кима об этом знал.

— Что «не от меня зависело»? — переспросил он, глядя на Киминого сына, который сидел в углу, приоткрыв рот.

— Ничего от тебя не зависело, — устало сказал Кима. — Она захотела

уйти, и она ушла. Захочет вернуться — вернется.

— Папа, почему она ушла? — спросил Ариэль.

— Перегрелась, — ответил Кима.

* * *

Я пытался расспрашивать отца о том, что произошло, но он отказывался об этом говорить. Я скучал по Аните и пытался ее искать, но ни отец, ни тем более Шува не могли мне сказать, где она теперь. Прислушиваясь к разговорам взрослых, я уловил, что Анита ушла к какому-то «гою из города». Ни имени этого гоя, ни адреса мне раздобыть не удалось. Шува сидел дома и никому не открывал, отец навещал его время от времени и подолгу стоял под дверью, пытаясь понять, что происходит внутри. Я пошел к Менахему.

— Менахем, — спросил я, следя за тем, как сбегается малышня на его конфеты, — кто такой «гой из города»?

— Какая разница? — удивился Менахем. — В городе много гоев.

— Они плохие? — спросил я.

— Какая разница? — повторил Менахем. — Гои из города и есть гои из города. Чего от них ожидать.

Это было понятней.

— То есть Анита не хотела уходить к тому гою? Он ее увел?

— А, Анита… — протянул Менахем, словно я затронул какую-то не очень приятную для него тему. — Нет, Анита — это совсем другое дело.

— Почему?

— Потому что Анита всегда делает только то, что хочет.

— Менахем, а почему Анита всегда делает только то, что хочет?

— Потому что она так устроена, — сказал Менахем. — Все мы как-то устроены, понимаешь? Шува кипит, Яким живет, твоя мама растит детей, я просматриваю вариации, а Анита делает только то, что хочет.

Получалось странно.

— А разве не все так живут? Разве ты не хочешь делать то, что делаешь? Разве папе Якиму не нравится жить?

Менахем улыбнулся.

— Это другое. Хотеть то, что делаешь, и делать то, что хочешь, — разные вещи.

Я задумался.

— Менахем, а я как устроен?

— Ты, Ариэль? Ты задаешь вопросы.

* * *

Он ждал ее каждую секунду того времени, которое проживал. Каждая секунда его жизни была секундой ожидания. Она проскальзывала в душу, скрипя, как маленькая песчинка, и добавляла еще чуть-чуть к температуре того огненного шара, который он все меньше и меньше старался держать взаперти. Его обвели вокруг пальца, его обманули. Можно было прийти, сказать: «Я с тобой», а потом уйти. Можно было смотреть на него холодными белыми глазами, а потом закрыть глаза и уехать в город. Мир сузился и из четырех стен стал одной. Стена стояла у него перед носом, и он, куда бы ни шел, постоянно тыкался головой в эту стену. Невозможно было о чем-нибудь думать или про что-нибудь говорить, невозможно было впустить Якима, который все пытался понять под дверью, что же он делает там один. Невозможно было даже говорить с Менахемом, но по другой причине: Менахем оставался последним живым существом, которому он еще боялся повредить. Ему было наплевать на мир, он давно перестал считать, сколько людей сгорело от его гнева, но Менахем был очень стар и к тому же существовал во всех его вариациях. Менахема нельзя было сжечь, и он прятался от Менахема так же, как от остальных.

Горячие камни сыпались с белой горы. Каждый камень, пролетая, прожигал в горе дорожку. Гора морщилась и стонала, но стояла на месте. Он целыми днями скатывал горячие камни с белой горы, и только благодаря этому не занимался ничем другим. Менахем постоянно просматривал все его вариации, ожидая найти в них новых умерших, но видел только бесконечные раскаленные камни, летящие вниз. «В одной из твоих вариаций ты был горой, Шува, — бормотал Менахем печально, — а в другой — камнями». На десять тысяч девятьсот девяносто девятом камне Анита вернулась.

* * *

Они начали жить странной и непонятной окружающим жизнью, которая временами казалась ему куда более настоящей, чем вся та жизнь, которую он прожил до тех пор, а временами была более невыносима, чем любая другая жизнь. Каждый месяц четыре недели подряд Анита ходила по их общему дому, проветривая комнаты холодным светло-серым взглядом и послушно оборачиваясь к нему каждый раз, когда ему этого хотелось. На пятую неделю она вставала, говорила: «Ну, я пошла» — и выходила за дверь. Он знал, куда она уходит — к гою из города. Знал и на сколько: на неделю. Ровно неделю она проводила в городе, у этого гоя, после чего возвращалась обратно. С ней было бесполезно разговаривать или спорить, она просто неприязненно смотрела перед собой и молчала. Три недели каждого месяца он старался жить, как ни в чем не бывало, потом неделю медленно раскалялся, ловя глазами привычные движения, которыми Анита снимала фартук, и, наконец, дожидался того момента, когда она выходила за дверь. После этого он обычно шел к Менахему или к Якиму. Яким поил его ледяной водой и рассказывал о свободе, необходимой каждому живому существу, хоть женщине, хоть птице. Менахем ходил с ним по улицам и заставлял бесконечно просматривать вариации. Почти в каждой из них уже кого-то не хватало.

Смотри, говорил Менахем, смотри. Та немолодая толстая женщина в парике. Ну?

Жена, заученно отвечал он, не глядя на женщину, трое детей, старший женился на девушке, которая в одной из моих вариаций была любовницей моего соседа, смертельно ревновала его к своей подруге, его жене, и в конце концов подсыпала яд им обоим, но отравилась сама, по ошибке выпив вино не из своего бокала.

— А в другой вариации? — не отставал Менахем.

Сотрудница по работе. В течение десяти лет каждый день надевала новые колготки, чтобы я заметил, какие у нее красивые ноги.

— Ты заметил? — со смешком интересовался Менахем.

Нет, отвечал он без выражения, нет, не заметил.

— А почему?

— Потому что как раз тогда я любил Аниту.

— А вон там, — не сдавался Менахем, — вон там, вдалеке, парень на мотоцикле? Кто?

Служил со мной в одной части, две вариации назад. В каком-то танковом бою то ли прикрыл меня собой, то ли я его прикрыл, не могу разглядеть. В любом случае погиб. Перед смертью просил меня, чтобы я женился на его жене.

— Ты женился?

— Нет.

— Почему?

— Потому что как раз тогда я любил Аниту.

Они ходили по улицам, и через несколько часов таких прогулок плиты тротуара под их ногами начинали дымиться и трескаться от жара его подошв. Менахем брал его под руку, осторожно разворачивал в нужную сторону и вел домой. Дома он освобождал свою руку, закрывал за Менахемом дверь, оставался один и начинал считать камни, летящие с белой горы.

Когда Анита возвращалась, он несколько дней ходил тихий, разглядывая крупные черты ее лица и пытаясь прочесть по ним то, что с ней происходило. Потом успокаивался, забывался и следующие три недели жил почти спокойно.