Русские исторические женщины
Шрифт:
– Не могу знать, ваше сиятельство.
Паша очень хорошо знала, зачем явился исправник, но только не смела сказать этого своей госпоже. Княгиня сама догадывалась, в чем дело, и, приняв в уме известное решение, согласилась допустить к себе блюстителя земских порядков.
– Проси в приемную, – сказала она.
– Они там ждут-с, – доложила Паша.
– Хорошо, пусть обождет.
Паша вышла. Княгиня, достав из стоявшего на письменном столе перламутрового ящичка кавалерственную звезду и пришпилив ее в груди, встала и неторопливо направилась
– Извините, ваше сиятельство, что я осмелился беспокоить вас, – начал Панаев: – но я исполняю приказ его сиятельства, господина главнокомандующего санкт-петербургской губернии, графа Якова Александровича Брюса.
– В чем же дело? – спросила княгиня.
– По предписанию его сиятельства, господина главнокомандующего, вследствие жалобы его высокопревосходительства, ее императорского величества обер-шенка, сенатора, действительного камергера и кавалера Александра Александровича Нарышкина поверенного служителя, я производил под рукой дознание о зарублении принадлежавших его высокопревосходительству голландских борова и свиньи…
– Ну, и что же? – нетерпеливо перебила его княгиня.
– По дознанию, ваше сиятельство, обнаруживается, – продолжал исправник тем же деловым тоном: – якобы вышереченные боров и свинья, по приказанию вашего сиятельства, яко усмотренные на потраве, людьми вашего сиятельства были загнаны в конюшню и убиты топорами.
– Да, я, действительно, приказала их убить, – с досадой подтвердила княгиня: – эти животные постоянно портили мне сад, разрывали цветочные грядки и клумбы, мяли цветы, наконец, просто расстраивали мое здоровье, отравляли мне жизнь! Я сего и впредь не потерплю, и пусть знает г. Нарышкин, что если и впредь будут заходить ко мне на двор или в сад свиньи ли, коровы ли, то я таковых прикажу немедленно убивать и отсылать в госпиталь для бедных. Скажите это Нарышкину.
– Но дозвольте доложить вашему сиятельству, что такого закона нет, чтобы убивать чужой скот, – переминался исправник.
– Я не знаю, господин исправник, есть ли такой закон или нет, – возвышала голос Дашкова: – но я не потерплю, чтобы люди ли, скоты ли самовольно врывались в мои владения. Слышите! Я этого не потерплю!
– Как угодно вашему сиятельству, – кланялся исправник: – но, по долгу службы и совести, я приемлю смелость доложить вам о сем.
– Хорошо, это ваше дело, ваш долг; но и я знаю свои права.
– Точно так, ваше сиятельство; но позвольте доложить, что, по учиненной судом оценке, оные голландские боров и свинья должны быть оплачены в сумме восьмидесяти рублей.
– Как! – вскипела княгиня: – восемьдесят рублей за две свиньи!… Да слыханы ли подобные цены!
– Не могу знать, ваше сиятельство, – оправдывался исправник: – но таковая оценка произведена, согласно показанию его высокопревосходительства Александра Александровича Нарышкина поверенного служителя.
– А мои потравленные
– Цветы, ваше сиятельство?… – исправник замялся. – Что принадлежит, ваше сиятельство, – продолжал он нерешительно: – что принадлежит до показаний садовников вашего сиятельства, якобы означенными голландским боровом и свиньей потравлены посаженные в шести горшках разные цветы, стоящие якобы шесть рублей, то сия потрава не только в то время чрез посторонних людей не засвидетельствована, но и когда я сам был для следствия тогда же на месте, то ни в саду, ни в оранжереях никакой потравы я не нашел.
– Как никакой?
Дашкова быстро подошла к сонетке и нетерпеливо позвонила. Немедленно на звон явилась Паша, которая, кажется, подслушивала за дверью. Она была очень смущена.
– Позвать сюда садовника Михея! – сказала княгиня, не глядя на девушку.
Через минуту явился старик Михей, который ждал на крыльце. Он униженно поклонился.
– Вот исправник говорит, – обратилась к нему княгиня: – будто бы у нас Нарышкина свиньи не учинили никакой потравы.
– Как не учинили, ваше сиятельство! Шесть горшков попортили, – отвечал старик испуганно.
– Да ты, старина, говоришь не то, – перебил его исправник.
– Как не то, барин? Ты этого не видал, а сами их сиятельство изволили видеть, – оправдывался старик: – шесть горшков, да грядки порыли.
– А когда это было, старина? – допытывался исправник.
– На самую на другую ночь после Петры-Павла. В то утро еще платок нарышкинский подняли.
– То-то же – это 30-го июня было; а кто это видел?
– Их сиятельство сами видели, да и вся челядь наша.
– А постороннее понятые видели?
– Посторонние, точно не видали, да им и дела до того никакого нет, барин.
– То-то же, что есть дело, старина. А вы свиней тогда поймали?
– Нет, не поймали – ушли проклятая.
– Значит, и взыскивать не с косо.
– Как, барин, не с кого?
– Без свидетелей и без поличного взыскивать нельзя: таков закон. А когда вы убили свиней, тогда они учинили потраву? – спросил исправник.
– Не успели, проклятая. Мы их живой рукой ухлопали. Старик даже оживился – откуда и смелость взялась! Между тем, Дашкова уже спокойно ходила по комнате, не обращая внимания ни на исправника, ни на садовника. Ей надоела эта глупая история, в которую ее невольно впутали, благодаря проискам ее врагов.
– Вы больше ничего не имеете мне сказать? – обратилась она затем к исправнику.
– Я все доложил вашему сиятельству, – был ответ.
– Хорошо. Доложите же графу Брюсу, что от меня слышали, а Нарышкину скажите, что я впредь прикажу убивать его скот, если он будет врываться ко мне, а мясо убитых животных велю отсылать в госпиталь.
– Слушаю-с. Только дело сие предварительно надлежит к рассмотрению Софийского нижнего земского суда, по подсудности, – отвечал исправник.
– Хорошо. Можешь и ты идти, – кинула Дашкова садовнику.