Русские на Ривьере
Шрифт:
Это была полная белиберда, прямо противоположный смысл! Я ей говорю:
– Поосторожнее с Шекспиром, Алла, яйцеголовые могут тебя осудить.
– Наплевать на яйцеголовых, а моя публика схавает, – ответила она со смехом.
Только одна идея проходила красной
– Сашечка, ты же из Питера, кто там у вас самая популярная певица?
– Эдита Пьеха, ты же знаешь.
– Только не Пьеха!
– Ну, не знаю. Во всяком случае, сейчас равной ей нет. А несколько лет назад все очень любили Лидию Клемент, но она, к сожалению, рано умерла.
– Как, ты говоришь, ее звали?
– Лидия Клемент.
Через несколько дней на концерте в Ленинграде я слышу со сцены проникновенный монолог Лугачевой:
– А сейчас, дорогие ленинградцы, я дарю вам песню, которую я посвятила памяти моей любимой певицы Лидии Клемент. «Ленинград! Я еще не хочу умирать…»
Между прочим, у Мандельштама в стихах никакого Ленинграда, конечно, нет, там, естественно, Петербург. Несмотря на то, что меня слегка коробило от ее смелого обращения с великими текстами, я показывал ей и другие стихи, и под моим влиянием она стала сочинять музыку. Сидела и что-то наигрывала. Стала показывать мне какие-то наброски. Я говорю:
– Запиши, неплохая мелодия.
– А меня композиторы не задолбают?
– Что-нибудь придумаем. Пиши!
Она написала музыку к стихам Мандельштама «Жил Александр Герцович, еврейский музыкант…». Причем написала вопреки некоторому сопротивлению – мол, зачем это нужно, какой еврейский… Ей было объяснено, что сделать реверанс в сторону гонимого народа – это даже благородно. Тем более, что стихи прекрасные. И все же на концертах она слово «еврейский» заменяла на «чудесный».
Одновременно мы работали над ее внешностью, над сценическим образом. Тут, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Как-то она уезжала на гастроли и сумку со всеми своими сценическими костюмами положила в мои «Жигули», а сама помчалась по каким-то делам в Москонцерт. А я пошел в Дом кино на премьеру нового фильма и, когда вышел, обнаружил, что стекла моей машины разбиты, а сумка похищена. И Лугачева оказалась в джинсах и в свитере. Как она вышла из положения в Харькове, я не знаю, но сразу после ее возвращения я притащил ее на «Мосфильм», и Марина Левикова, художник по костюмам моего фильма о «Песнярах», сшила ей замечательное платье, что по бюджету отнесли, естественно, на фильм «Диск».
И не только в этом нам помог мой фильм. В сценарий фильма я вписал эпизод в музыкальном магазине, где крутятся какие-то ее пластинки, а потом музыка персонифицируется в Лугачеву. Это дало возможность не только сшить для нее костюм, но, самое главное, записать сочиненную ею песню на стихи Кайсына Кулиева «Женщина, которая поет» и еще две другие. В принципе, они были и на фиг не нужны в фильме о «Песнярах», а их запись в ночные смены и вызов музыкантов стоили довольно дорого, но мы их записали. Потому что Зацепин в своей студии писать песни, написанные не им, конечно, никому не позволял. Так в репертуаре Лугачевой и, более того, на пленках появились песни, записанные ею, как композитором! Их аранжировку сделал композитор Леня Гарин, и его включили туда, как соавтора одной из песен.
А параллельно с этим шла другая интрига. Еще до нашего с Лугачевой знакомства Зацепин и Дербенев были воодушевлены идеей раскрутить Лугачеву через кинематограф и стали рассказывать про нее Анатолию Степанову, главному редактору одного из творческих объединений на «Мосфильме». Он слушал их с кислой миной, а потом решил сам написать сценарий. Ты же знаешь, что любой профессиональный сценарий нуждается в редактуре и переписывается по нескольку раз. Но Степанов был главным редактором объединения, и он сам у себя принял этот шедевр под названием «Третья любовь» – сочинение о том, как девушка рожает от одного, а любит другого – какого-то поэта, но по жизни у них с поэтом ничего не получается, зато рождается песня…
Фильм по этому замечательному сюжету начал снимать на «Мосфильме» режиссер Саша Орлов, который старался оживить его драматургию, чем только мог. Он притащил туда Славу Зайцева, и тот сделал Лугачевой ее лучшее сценическое платье – красное, с фиолетовыми пятнами. Композитором этого фильма был, естественно, Зацепин, а автором текстов – Дербенев. Но когда Лугачева почувствовала, что ее утвердили на роль – а там пробовались и другие певицы, – то она показала Саше Орлову и свои песни, записанные ею на моем фильме. А в те времена на «Мосфильме» была совершенно жесткая система – музыку к фильмам могли писать только члены Союза композиторов. Даже Петр Ильич Чайковский, не будучи членом этого Союза, на «Мосфильм» попасть бы не смог. Я про это знал и придумал такую легенду. Лугачева показала Орлову эти песни, разыграв при этом драму с комедией, что вот, мол, ей встретился молодой и совершенно гениальный мальчик из Люберец, прикованный к инвалидной коляске, зовут его Борис Горбонос. А Борис Горбонос существовал на самом деле – это мальчик, который учился со мной в школе, я случайно вспомнил, что была такая звучная фамилия. Лугачева рассказала эту душещипательную историю Орлову, Саша проникся, тем более, что песни ему понравились и он вставил их в фильм. А кроме того, ему нужно было менять название фильма, потому что над названием «Третья любовь» все просто издевались. Даже Лугачева каждый раз, когда звонила на студию, спрашивала:
– Алло, это двести тридцать пятая любовь?
На следующий день:
– Алло, это двести тридцать шестая любовь?
Поэтому название фильма, после непродолжительной борьбы со Степановым, сменили на «Женщина, которая поет» по названию песни «Горбоноса» на стихи Кайсына Кулиева. А песни Орлов тоже снял, получились хорошие вставные номера. Но тут возмутился Александр Зацепин, уважаемый композитор, в картину которого ни с того ни с сего вставляют песни какого-то неизвестного Горбоноса! Он был страшно обижен, поднял скандал. На «Мосфильме» началась небольшая буча, дошло до генерального директора студии, бывшего генерала МВД Сизова, он поручил Нине Николаевне Глаголевой, заместителю главного редактора студии, это расследовать. А Нина Николаевна, которая хорошо ко мне относилась, что-то заподозрила, вызвала меня и говорит:
– Саша, ну-ка расскажи, что это за Горбонос?
Я повторил всю историю про юного гения в инвалидной коляске. Тогда она всплакнула и сказала:
– Да, действительно, парнишке надо помочь. Но откуда он взялся? Ты пойми: это «Мосфильм», а вдруг он диссидент? Мы должны про него все знать.
Я понял, что мы на грани разоблачения. Схватил Лугачеву, мы помчались с клавирами в ВААП, зарегистрировали эти произведения и, самое главное, ее новый псевдоним – Борис Горбонос. Когда в музыкальной редакции спрашивали: «Что за Горбонос?» – в ВААПе отвечали: «Да, есть такой композитор, живет в Люберцах». А чтобы нам поверили до конца, я взял своего фотографа Славу Манешина и гримершу со своей картины, пришел в кабинет Гии Данелии, художественного руководителя нашего объединения музыкальных и комедийных фильмов, переодел там Лугачеву в мою рубашку, галстук, пиджак, наклеил ей усы, поставил перед ней на рояль ее же фотографию, но уже с распущенными волосами, как будто Горбонос на нее смотрит, посадил Лугачеву за клавиши. И сфотографировал. Фотография была сделана исключительно для Нины Николаевны Глаголевой. Она схватила эту фотку, потащила Сизову и доложила:
– Вот Горбонос, я все выяснила.
Сизов говорит:
– Ну, хрен с ним, там всего три его песни, пусть будут.
Короче, одна песня стала названием фильма, и еще две ее песни вошли в эту картину, но, когда Орлов показал нам с Аллой сложенный по сюжету материал фильма, мы несколько приуныли. Шедевр не получился, несмотря на все действительно титанические старания режиссера. И тогда, чтобы спасти положение, я придумал такой ход. Через прессу мы распространили слух, будто это «биографический» фильм певицы, хотя ничего биографического там не было. Но народ клюнул на эту приманку и повалил на фильм толпами, читатели «Сов. экрана» назвали Лугачеву лучшей актрисой года.