Русские (сборник)
Шрифт:
Но оставаясь в живых, пес по такому случаю должен был продолжать питаться. И та же проблема стояла перед его благодетелями-ментами. Служба их не кормила, поскольку музей для них был местом совершенно не хлебным, далеким от столбовой дороги коррупции и злоупотреблений. Поэтому милиционерам приходилось, втайне, конечно, от своего начальства, подряжаться на охрану новорусских дворцов и вилл, благо те плодились вокруг Абрамцева как грибы. Соответственно, и у Филиппа в придачу к дневной, государственной службе появилась ночная, левая.
Беседы с Михеичем
Каждый вечер после закрытия мемориальных объектов и наложения в нужных местах пластилиновых охранных печатей наряд, состоявший из двух ментов
Подойдя к воротам поместья, мент с Филиппом показывали себя в камеру наблюдения и докладывали о своем прибытии.
— Ты ступай в будку, а ты проходи, — отвечал из динамика михеечев властный голос.
Ворота приотворялись; мент поднимался в караульную башенку, чтобы сменить дневного охранника, а Филипп, следуя приглашению, трусил по гравийной дорожке в сторону барского дома. Михеич обычно уже поджидал его, сидя с бутылкой хереса на мраморных ступенях крыльца. За спиной его стояла фигуристая большегрудая женщина в форменном передничке. Она держала поднос с угощением для Филиппа. Что это было за угощение, нос рассказывал псу ещё метров за десять. Впрочем, тот и не привередничал, — хоть Филипп и предпочитал что-то, что можно погрызть, но если женщина ставила перед ним фуа-гра, он все равно не отказывался.
Пока пес увлеченно ел, гоняя поднос по мрамору, человек приканчивал бутылку хереса. Только когда поднос был окончательно вылизан и отпечатана была новая бутылка, Михеич заводил беседу.
— Филька ты, Филька… — ласково говорил он. — Знаешь ли, Филька, за что ты мне люб?
Филипп со вниманием двигал бровями.
— А за то, брат, что мы с тобой одного поля ягоды. Только я вышел в люди, а тебе не свезло.
Филипп чесался задумчиво — он находил много правды в словах Михеича.
— Слыхал я, тебя пристрелить грозятся, — продолжал тот. — Вот и меня, брат, тоже…
И оба философски вздыхали.
Ни до, ни после никто так душевно с Филиппом не разговаривал. А потом Михеича действительно застрелили, несмотря даже на круглосуточную охрану.
Последнее время
Свежие ветры в Абрамцеве дули не переставая, однако направление их вдруг резко сменилось. Неожиданно для многих в музей нагрянули люди в белых халатах и повязали директора-реформатора прямо у него в кабинете. После этого сразу пошли разговоры о реставрации и о том, что усадьбе пора вернуть исторический облик. «Что-то будет!» — шушукались в коллективе. Слово «реставрация» в переводе с музейского языка на обычный означает деньги.
В милицейских кругах тоже шушукались, но по другому поводу. Ментам обещали выдать новую форму от модельера Юдашкина и повысить до прожиточного уровня денежное довольствие. Только прежде чем эти блага просыплются на их головы, все они были должны пройти переаттестацию. Так начальство хотело избавиться от негодных милиционеров, занимавшихся поборами с населения и крышеванием незаконных структур. Абрамцевские менты поборами не занимались и если кого крышевали, то только одного Филиппа. Тем не менее предстоящая переаттестация их очень страшила. В кандейке одни из них целыми днями пили, снимая стресс, другие, словно помешанные, бубнили, заучивая право Миранды. Опасения оказались не напрасными — никто из абрамцевских ментов в итоге переаттестации не выдержал. В сердцах они посрывали с себя погоны и ушли на гражданку, смешавшись с тем самым населением, перед которым не были ни в чем виноваты.
Что касается пса Филиппа, то за всей этой нервотрепкой о нем, конечно, позабыли думать.
А на музейную реставрацию средства действительно были выделены. Средства серьезные, такие, что не всяк освоит. Поэтому из Москвы в Абрамцево прислан был новый директор — специалист по освоению серьезных средств. Шутки в сторону; с этим директором прибыли собственные охранники — мужчины в черных очках, все с микрофонами в левом ухе. Они поместились в бывшей милицейской кандейке, где предварительно был сделан евроремонт и установлены мониторы видеонаблюдения.
Разумеется, чоповцы отлично физически подготовлены. Это узнал Филипп, вздумавший было по старой памяти поскрестись в знакомую дверь. Один из охранников тогда вышел и так умело ударил его ногой, что у Филиппа внутри разорвался какой-то орган. Чоповец вернулся в офис, чтобы взять пистолет, а Филипп уполз и спрятался за Главным домом.
Конечно, охранник его найдет, это лишь дело времени. Но пса он все-таки не пристрелит, потому что Филипп без того уже умер. И больше с ним ничего не случится.
Коктейль-пати
Денис Яцутко
Женёк был филателист. Настоящий. Пингвинов из той серии, которой почта СССР в своё время завалила всё социалистическое содружество, у него было двадцать четыре. И не на обмен, как подумали тут некоторые, простите, любители, а собственно в коллекции. Потому что на них зелёная краска была разного оттенка, на двух была испорчена перфорация, гашение было на некоторых в одном углу, на других в другом, третьем или четвёртом. А одна была негашеная, чистая. И это был настоящий раритет, потому что их гасили ещё в типографии и продавали уже с гашением. И ещё одна — ещё реже. Она тоже почему-то не была погашена при выпуске, попала на чей-то конверт и получила настоящий почтовый штемпель, даже немного смазанный. Вот и получалось, что вместо одной совсем не редкой марки у Женька было двадцать четыре таких же, да не таких — редких.
А ещё у него были царские стандарты с рожками и стрелочками, а не с одними рожками, как у всяких любителей. И между прочим, «чёрный пенни» первого выпуска. Может быть, даже не фальшивый. Да что там говорить, Женёк был филателист основательный. Настолько основательный, что на филателию уходила вся скудная пенсия. Раньше ещё помогал дворницкий приработок, но пару лет назад управдому вдруг понадобилось, чтобы участок в самом деле подметали и делали это не раз в неделю, а чуть ли не по восемь рабочих часов в день. Женёк, будучи природным консерватором, противился нововведениям так открыто, что ему предложили подобру-поздорову по собственному, а на его место взяли четырёх шустрых таджиков (Женьку сперва даже показалось, что китайцев.) Теперь он то и дело видел, как они на карачках передвигаются по двору, то собирая окурки и отскребая шпателями харчки жвачки, то подкрашивая бордюры и ограждения газонов. Представить себе, чтобы русский человек, или хоть хохол, так бы унизился, Женёк не мог, а потому понимал, что таджики теперь тут надолго. При этом Женёк на них не злился. Они были где-то так низко, так на карачках, их мордочки с щелевидными глазками были так глубоко в асфальтной пыли, что злиться на них было просто невозможно. Разве лишь ворчать и принимать как данное — как парниковый эффект или развал Союза. Не особо огорчала Женька и потеря дворницкой получки. Разносолов он всё равно давно уж запах помнить забыл, а пропитать себя можно было, подворовывая продукт у Лидки, жены.