Русские святыни
Шрифт:
Без такого сравнения мы себя не поймем, ибо у нас нет иного зеркала, кроме другого народа. И не сможем смотреть на себя с другой стороны, только через описания иностранцев, в силу того, что эти описания и оценки, пожалуй, в большей степени говорят об их авторах, нежели о нас. Вот свидетельство вековой давности русского публициста: "За последнее время мне, как нарочно, попалось несколько книг и журнальных статей о России, написанных заведомо добросовестными, дельными, развитыми американцами, несомненно видевшими своими глазами все то, о чем они пишут, но, боже мой, как смешно и нелепо они иногда ошибаются! Как дико они объясняют известные мне в точности явления чисто русской, народной жизни! Так и читаешь между строками, что известный факт был объяснен им каким-нибудь русским, объяснен верно, но остался совершенно непонятым, так как их американское мышление не могло и не умело освоиться с этим объяснением и поняло его на свой лад, обыкновенно шиворот-навыворот. И вот пишутся вещи совершенно неверные, нелепые, с бессмысленными объяснениями и комментариями, вводящие в заблуждение тысячи читателей, привыкших верить автору на слово. От подобного-то, по моему мнению, непростительного образованному человеку преступления я бы и желал предостеречь моих соотечественников. Если что-либо и покажется им диким и странным, пусть они не забывают, что они — русские, относящиеся к окружающему со своей собственной, русской точки зрения; пусть они помнят, что американская жизнь
18
Цит. по: Николаев В. Американцы. М., Советский писатель. 1985. С. 7–8.
Русский читатель может сразу вспомнить ситуацию в кинофильме «Цирк», когда американец «разоблачает» белую женщину, у которой есть черный ребенок, а русские не считают это преступлением ни в XVIII веке (вспомните историю с африканскими предками Пушкина), ни в XX веке. Или можно вспомнить американские фильмы из русской жизни, в этих кинолентах всегда видны американцы в русских костюмах и только. Производят они в лучшем случае комическое впечатление. Действительно, и условия жизни диаметрально противоположны, и оценки явно не совпадают.
Некоторые черты различий стоит подчеркнуть. В. Зубок приводит примеры того, как американцев шокирует и они долго не могут опомниться и воспринимают как угрозу то, что русский воспринимает как заботу окружающих, пусть даже излишнюю: незнакомая женщина в метро подвернула американцу поднятый воротник пальто, бабушки критикуют филолога-американку за то, что она недостаточно тепло одевает свою дочь, позволяет ей гулять без шапки и т. п.. [19] И В. Зубок в своей книге об американцах пишет: "Если спросить американцев, что лежит в основе их стремлений стать самостоятельными, добиться успеха, скорее всего они скажут: «Свобода». Быть свободным — это значит стать автономной мыслящей личностью, распоряжающейся своей судьбой и освобожденной от ценностей и условностей, навязанных социальной средой. Если тебе не нравится, как живут другие люди и во что они верят, брось их, уйди от них. Понятие свободы — выбора жизненного пути, свободы совести и передвижения — наиболее дорогое, быть может, для американцев. Американский индивидуалист понимает под свободой прежде всего освобождение от обязательств и ценностей, которые ему пытаются навязать с рождения другие люди, могущественные общественные учреждения, прежде всего государство", [20] и в то же время "странное зрелище! Провозглашая свою свободу и независимость от других, обычный американец все свои дела и поступки адресует к окружению, стремясь вольно или невольно получить его одобрение, признание, восхищение". Мнение окружения — друзей, приятелей, знакомых, сослуживцев — играет в конечном счете решающую роль в его самочувствии. [21]
19
3 у бо к В. Одинокая толпа // Лес за деревьями. М; Знание, 1991. С. 235–236.
20
Зубок В. Указ. соч. С. 218.
21
Там же. С. 230–231
Уже в описанных соображениях об американцах видно их отличие от русских — забота по-русски может отталкивать и шокировать, привязанность (по-русски) может выглядеть бременем, грузом, долг и обязательство перед родными, [22] друзьями, государством (по-русски) может мешать, сковывать, и в то же время случайное (по мнению русского) окружение оказаться значительнее для американцев в своем воздействии, нежели внутренние мотивы (совесть, честь, справедливость). Конечно, можно и должно предположить, что американский индивидуализм имеет свои глубины и измерения (достаточно вспомнить знаменитый роман М. Митчелл "Унесенные ветром"), однако сама структура ценностей существует настолько в иной проекции, нежели русская, что в русском измерении при пересечении русских и американских ценностей она кажется плоскостной и неглубокой.
22
Там же. С. 244.
За кадром остается различие русской и американской истории, дающее основу разного отношения к жизни, как писал американский историк Генри Комейджер, "ничто во всей истории человечества не было таким успешным, как Америка, и каждый американец знал это. Он был неисправимый оптимист — и сама природа, и весь опыт оправдывали этот оптимизм. Все вместе, американцы никогда не знали поражений, нищеты или угнетения, и думали, что эти несчастья — особая черта одного лишь Старого Света…. Он обладал в малой степени чувством прошлого, оно его не касалось. Его культура также была материалистичной: он принимал комфорт как должное и со снисходительностью смотрел на людей, которые не могли равняться на его жизненные стандарты". [23] В результате "встретить по-настоящему любознательного американца, особенно в отношении к иностранцу, большая редкость". [24]
23
Зубок В. Указ. соч. С. 300.
24
Там же. С. 234.
И на самом деле. Прекрасный климат — северная граница Америки проходит по уровню нашего Крыма, богатая природа, вторая в мире по значению (после России) полоса чернозема; отсутствие врагов и войн — ограждали океаны, а войны с индейцами напоминают лишь избиение индейцев; отсутствие прошлого — страна эмигрантов, — все это создавало уникальные возможности для страны и народа. Все сказанное показывает колоссальное отличие американской истории от русской.
Как на таком фоне выглядит русская основа жизни и ценностей? Две позиции бросаются в глаза. Американец Р. Пайпс в своей книге о России описывает плохое качество почвы на севере и капризы дождя, в результате чего один из трех урожаев получается скверным. Степями с драгоценным черноземом владели враждебные тюркские племена, и лишь с конца XVIII в. черноземные степи становятся русскими. Даже в Канаде на русской широте почти нет сельского хозяйства и мало населения. Врагов у Канады и враждебных нашествий не было. В России земледельческий период длится 4–5 месяцев, а в Западной Европе — 8–9 месяцев, а это создает и сложности для содержания русскими скота, ибо держать его в зимних стойлах приходилось на 3–4 месяца дольше. [25] Р. Пайпс пишет,
25
Пайпс Р. Россия при старом режиме // Независимая газета, 1993. С. 13–20.
И во II тысячелетии легче с внешней опасностью не стало! С 1228 по 1462 г. за 234 года у русских было 160 внешних войн (напомним, что это период страшного монголо-татарского нашествия, тевтонско-шведских нападений, а не просто столкновения на границе), в XVI веке русские воюют на северо-западе и западе против Речи Посполитой, Ливонского ордена и Швеции 43 года, ни на год не прерывая между тем войны против татарских орд на южных, юго-восточных и восточных границах. В XVII веке Россия воевала 48 лет, в XVIII веке — 56 лет. [26] В данном случае нет надобности описывать тяжесть этих войн — почти в каждом веке речь шла о самом существовании народа — и монголо-татарское, и тевтонское, и польско-шведское нашествия обрекали на смерть и голод, на захват рабов (не случайно в западных языках нередко раб и славянин обозначаются одним словом). Легко вспомнить историю последних двух веков: ХIХ век — три войны с турками, одна — с персами, кавказская, среднеазиатская, нашествие Наполеона, война с англо-франко-турецкой агрессией в Крымской войне. XX век — две войны с японцами, две мировые войны, интервенция Антанты в гражданскую войну и ядерный шантаж второй половины XX века. Как видим, и в этих веках приходилось биться насмерть за выживание, за спасение народа. Масштабы войн и битв несоизмеримы с европейскими были во все века, степени напряжения усилий были высочайшими. В завещании Владимир Мономах напомнит своим детям о своих войнах с половцами (когда это было и кто такие половцы — не каждый встречный на улице скажет): "Всех походов моих было 83,а других, маловажных не упомню". [27] А ведь за Мономахом нет ни Куликова поля, ни Бородина, ни Сталинграда, т. е. его сражения и походы в народной памяти плохо сохранились, и все же его история очень русская — сплошной бой за жизнь.
26
Нестеров Ф. Связь времен. 3-е изд. М, 1987. С. 14.
27
Разин Е. История военного искусства. Ч. 2. М., 1940. С. 46.
В этот же период в Европе сражения не отличались кровопролитностью. Битва 1119 г. между французскими и английскими феодалами считалась ожесточенной, в ней участвовало 900 рыцарей, из которых 3 человека были убиты и 140 человек взяты в плен. Крупными операциями считались в Европе крестовые походы и германские походы в Италию, среди которых самыми крупными были походы Фридриха I Барбароссы. Так, в 1174 г. Фридрих вторгся в Италию с 8-тысячной армией. [28] Самая большая битва Столетней войны — при Кресси: англичане — 32 тыс., французы — 50 тыс. Легко сравнить с битвой на Куликовом поле, где было 150 тыс. русских и более 200 тыс. татар. Даже если цифры завышены, то разница в масштабах сражений и напряжении сил бросается в глаза. Русским приходилось вести во много раз более напряженную и тяжелую оборону, нежели это могло в самом кошмарном сне привидеться в Европе. Колоссальные напряжения усилий, но иначе выжить было нельзя. В 1571 г. крымские татары неожиданным набегом сожгли Москву и убили и увели в полон до миллиона человек из 5–6 миллионов жителей Руси того времени. Даже если цифры преувеличены, то все же страшную опасность не заметить нельзя. Пришлось русским выстраивать на сотни километров засечную черту — оборонительные укрепления на сотни километров, и выставлять заставы. Такая опасность продолжала существовать и в XVII, и в ХVШ веках. Вспомним шведский поход Карла XII, французский поход Наполеона и т. д. и т. п.
28
Там же. С. 63–64.
Опасность грозила народу и столицам. Для сравнения напомню, что последний раз серьезная опасность грозила Лондону в период нападения испанской Непобедимой Армады в 1588 году. А у Америки и вообще не было серьезной — по русскому счету — опасности. На таком фоне становится ясной и обоснованной невероятная — по англоамериканским понятиям — концентрация и централизация в русском государстве. Историческую память о внешней опасности в России русской душе потерять было невозможно, ибо менялись лица нападающих, но внешняя опасность оставалась: там души волновала слава, отчаяние было здесь.
Итак, сравнение русской и европейской или американской истории обязательно должно учитывать различия природных условий и исторического опыта, который проявлялся в культуре. Как видим, жизнеспособность и историческая прочность русской системы ценностей постоянно пробовались "на разрыв" и каждый раз демонстрировали свою состоятельность. Американцам же не приходилось предпринимать никаких усилий, и историческая прочность и состоятельность их системы ценностей не выяснена. Попытки дезавуировать и лишить смысла подобные сравнения, назвать их апологетическими или шовинистическими неоднократно повторялись в истории. Обвинения в национальной предвзятости в свое время встретили великолепный ответ поэта и дипломата Ф. Тютчева: "Апология России… Боже мой! Эту задачу принял на себя мастер, который выше нас всех и который, мне кажется, выполнял ее до сих пор довольно успешно. Истинный защитник России — это история: ею в течение трех столетий неустанно разрешаются в пользу России все испытания, которым подвергает она свою таинственную судьбу". [29]
29
Цит. по: Н е с т е р о в Ф. Указ. соч. С. 10.