Русские в Берлине. Сражения за столицу Третьего рейха и оккупация. 1945
Шрифт:
Г.: О нет. Месяцев. Почему бы и нет! Ваши люди защищали Севастополь девять месяцев. Почему мы не можем сделать то же самое в нашей столице?
В.Б.: Еще вопрос. В каком направлении вы собираетесь бежать из Берлина?
Г.: Этот вопрос слишком оскорбителен, чтобы отвечать на него.
В.Б.: Только помните, что мы найдем вас даже на самом краю земли. И что у нас приготовлена для вас виселица.
(В трубке слышится несколько голосов.)
В.Б.: Больше не желаете меня ни о чем спросить?
Г.: Нет. (Вешает трубку.)
От переводчика: Роман Кармен, один из тех двух
«…Одним из самых тяжелых этапов борьбы за Берлин были бои по форсированию канала Берлиншпандауэршиффарте. Вчера он был форсирован, и сегодня танки генерала Богданова подошли к реке Шпре… Эту корреспонденцию я пишу в одном из домов рабочего поселка Зименсштадт. Меня заинтересовал телефон, стоящий на столе в одной из квартир этого поселка. Ведь отсюда прямая связь с центром Берлина. У меня возникла мысль, которой я поделился с моими товарищами – офицерами-танкистами.
«Давайте, – сказал я им, – попробуем вызвать по телефону Геббельса».
…За выполнение этого плана взялся молодой наш переводчик, прекрасно владеющий немецким языком, Виктор Боев. Но как добиться по телефону Геббельса? Мы набрали номер берлинского «Шнеллербюро» (телефонная справочная-коммутатор). Ответившей сотруднице сказано было, что по весьма срочному и весьма важному делу необходимо соединиться с доктором Геббельсом.
«Кто просит?» – спросила она.
«Житель Берлина».
«Подождите у телефона, – сказала она, – я запишу». Минут пятнадцать мы ожидали, вслед за тем снова голос сотрудницы сообщил нам, что сейчас нас соединят с кабинетом рейхсминистра пропаганды доктора Геббельса. Ответивший мужской голос снова спросил, кто спрашивает Геббельса. На этот раз Виктор Боев сказал:
«Его спрашивает русский офицер, а кто у телефона?»
«Соединяю вас с доктором Геббельсом», – ответил после паузы голос.
Щелкнул телефон, и новый мужской голос произнес:
«Алло!»
Дальнейший разговор передаю стенографически:
Переводчик Виктор Боев: «Кто у телефона?»
Ответ: «Имперский министр пропаганды доктор Геббельс».
Боев: «С вами говорит русский офицер. Я хотел бы задать вам пару вопросов».
Геббельс: «Пожалуйста».
Б.: «Как долго вы можете и намерены драться за Берлин?»
Г.: «Несколько…» (неразборчиво).
Б.: «Что, несколько недель?!»
Г.: «О нет, месяцев!»
Б.: «Еще один вопрос – когда и в каком направлении вы думаете бежать из Берлина?»
Г.: «Этот вопрос я считаю дерзким и неуместным».
Б.: «Имейте в виду, господин Геббельс, что мы вас найдем всюду, куда бы вы ни убежали, а виселица для вас уже приготовлена».
(В ответ в телефоне раздалось неопределенное мычание.)
Б.: «У вас есть ко мне вопросы?»
«Нет!» – ответил доктор Геббельс сердитым голосом и положил трубку.
…Когда Боев повесил трубку, в комнате стояла зловещая тишина. К тому времени все присутствовавшие уже поняли всю меру риска…
«Ну и всыпят нам за это дело, братцы, ох, и влетит же нам!» – сказал, растерянно улыбаясь, фоторепортер.
«Давайте составим акт о нашем разговоре».
Оформили официальный акт, в котором стенографически, как и в моей телеграмме, воспроизвели телефонный разговор. В это время во двор въехал броневик с офицером связи из штаба фронта.
«Кто
Мы ему тут же вручили наш акт. Он бережно вложил его в полевую сумку и, обведя всех нас не обещающим ничего хорошего взглядом, молча удалился.
Откуда они узнали? И так быстро!.. Мы мрачно разошлись, стараясь не смотреть друг другу в глаза.
В общем, дело тем и кончилось. Никто не пострадал от этой озорной выходки. Но легенда о телефонном звонке доктору Геббельсу облетела тогда весь фронт. Мне впоследствии рассказывали, будто Жуков, получив донесение, весело смеялся, но, говорят, Сталину все же об этом доложил.
Геббельс через 48 часов после этого телефонного разговора пустил себе пулю в лоб. Корреспонденцию эту [мою] Совинформбюро в [агентство] Юнайтед Пресс не отправило. Вероятно, товарищи сочли всю эту историю неправдоподобной…»
Неудивительно, что советские генералы не одобряли подобные выходки, особенно тогда, когда им в затылок тяжело дышал Сталин. Главнокомандующий постоянно давил на своих командующих, требуя более решительных действий, а последние, в свою очередь, давили на своих командиров дивизий. Полковник Антонов и его 301-я дивизия также находились на дальнем конце провода. Это было 26 или 27-го – Антонов не уверен в точности даты, – когда позвонил его командир корпуса и спросил: «Что там у вас происходит? Почему вы прохлаждаетесь?» Антонов вспылил: «Товарищ генерал, почему бы вам не приехать на мой командный пункт на Нойякобштрассе и не посмотреть самому?» Генерал приехал и быстро понял, что вести боевые действия в Берлине совсем не то же самое, что на обычном поле боя.
«Мы наступали, – рассказывал Антонов, – и вдруг…»
«Простите», – перебил я его, – но ваша дивизия была моторизованной или кавалерийской?»
«В дивизии имелось несколько моторизированных подразделений, – ответил Антонов. Совершенно очевидно, что он не хотел признаваться, что командовал одной из тех частей, чьи лошади впоследствии паслись в берлинских парках и на лужайках Курфюрстендамма, знаменитого бульвара Берлина. Присутствие пасущихся лошадей в самом центре Берлина произвело на немцев глубокое впечатление. Для них 40 000 орудий на Одере и тысячи реактивных минометов – ничто по сравнению с воспоминаниями о пасущихся лошадях.
На лошадях или на танках, русские продвигались по Берлину очень медленно. Антонов продолжал:
«Мы двигались от одного захваченного квартала к другому, пушки везли по пустынным улицам позади. Надо сказать, что мы мало что могли ими сделать в плотной городской застройке, поэтому полагались в основном на наши гвардейские реактивные минометы. Мы демонтировали установки и устанавливали на верхних этажах уцелевших зданий, заново собирали их на чердаках и вели огонь между стропил.
Но я собирался рассказать вам, что увидел командир корпуса, когда прибыл на мой командный пункт. Перед нами простиралась улица, пустынная только на первый взгляд. На крышах и за окнами верхних этажей затаились снайперы, и любого, кто покинул укрытие, тут же осыпал град пуль. Вдруг в конце улицы я заметил несколько человек. Немецкие солдаты? Нет, все это были пожилые люди, женщины и дети. Размахивая белыми флагами, они хлынули в нашу сторону, словно человеческий поток.