Русские женщины (47 рассказов о женщинах)
Шрифт:
Она получила диплом в тот год, когда умерла их страна. Та, новая, что пыталась занять её место, была так слаба, что и сама в себя не верила. Как некоторые больные не верят в то, что поправятся, — и отдают концы.
Однокурсницы Лины торговали в «комках», сама она безуспешно пыталась найти работу по специальности, но в конце концов начала возить по домам дешёвые польские костюмы. Костюмы были синтетические, от них летели искры, как от трамвайных проводов, — и Лина, предлагая товар, мучительно краснела от стыда за него. Так краснеют за детей, когда они хватают с общего блюда лучший
Но детей — не было. Была жгучая нежность к несуществующему младенцу, была уверенность в том, что уж она-то знает, как его нужно растить и воспитывать. Были мечты, имена для мальчика и для девочки, были сладкие сны, в которых она — мама, и три пустых, бесплодных, страшных года.
Бог с ними, дурными девяностыми, однажды они закончатся.
Плевать на искрящие костюмы — не станет же Лина торговать ими всю жизнь.
Не страшно, что диплом преподавателя английского и немецкого языков, скорее всего, засохнет на корню, как позабытый цветок.
Страшно — без детей.
Теперь они с Сашей говорили об этом открыто.
Саша сумел сохранить работу, но за неё, к сожалению, перестали платить. А он всё равно не бросал её, потому что был из той породы людей, которые не могут бросить то, что по-настоящему любят.
Жили так бедно, что Лина научилась покупать семечки и неумело щёлкала их, приглушая голод. Сашина мама выращивала на участке картошку — перебивалась дарами трудов и огородов. Она была хорошей женщиной, Линина свекровь, — сильной и справедливой. Лина видела таких только на Урале — чтобы и носки вязать, и брёвна катать, и стихи по памяти читать. Стихи она любила о природе.
Она была хорошей, но прямолинейной, как проспект.
— Где моя внучка? — наседала свекровь, как будто Лина спрятала куда-то живую маленькую девочку и не показывает бабке из вредности.
Свекровь хотела внучку, и Лина тоже всегда представляла себе, что у них родится девочка.
Хотя можно и мальчика.
Всё равно кого.
Только бы родился, пожалуйста!
Они прошли все обследования. Съездили к бабке, которая снимала порчу и брала плату продуктами. Молились у чудотворной иконы. Саша бросил курить. Лина по совету врачей высчитывала дни для зачатия. Узнала, что такое «овуляция» и «цервикальная слизь».
И — ничего.
Точнее, никого.
На очередном приёме у гинеколога Лина услышала бесстрастные слова врачихи: «Живот мягкий, безболезненный».
А ей показалось — «бесполезный».
— Десять процентов всех случаев бесплодия необъяснимы, — сказала ей однажды врачиха, крутившая кольцо на пальце с такой яростью, как будто вентиль завинчивала. — Никто не знает, почему у вас не получается. Раньше я посоветовала бы вам взять ребёночка из детдома — почему-то после этого у людей начинают рождаться свои детки, хотя это тоже необъяснимо. Но не в наше же время! Сейчас своих бы поднять…
И врачиха глянула на фото в рамке — оно стояло у неё на столе, и там была прелестная черноглазая малышка с беззубой улыбкой.
В тот вечер Лина так рыдала, что бирюк-сосед даже позволил себе возмущённый стук в стену, но Саша тут же вернул удар с такой силой, что это походило на драку. Стенка на стенку. Наверное, над этим можно было бы посмеяться, если бы у них ещё оставался смех. Саша в конце концов ушёл, и Лина испугалась — вдруг не вернётся?
Но он вернулся и держал на руках старое одеяло, внутри которого дрожал от радости и ужаса лохматый щенок. Саша назвал его — Лев.
Так у них появился ребёнок.
Щенком Лев был похож на овчарку — как овчарку его, собственно, и продавали на том углу, рядом с гастрономом, где Лина разглядывала сегодня ту жуткую редьку. Толстолапый, с медвежьим (а не львиным) чёрным носом — фотографии таких щенков любят печатать в календарях. Но по мере роста в нём просыпалась дремлющая до той поры дворовая кровь — крепкая и липкая, как дешёвое вино. Круп у Льва-подростка выглядел коротким, а лапы, наоборот, казались излишне длинными. И хвост как закрутился однажды кренделем, так и не думал принимать благородную форму. Лев смешно бегал, визгливо лаял, — в общем, овчаркой он был примерно такой же, как и львом.
Но разве мы любим детей за то, что у них правильные лапы и хвосты?
Лев был отличным сторожем и верным охранником — в этой части командовала овчаркина кровь. Лина часто с благодарностью вспоминала о том, что он рядом, — Саша задерживался на своей бесплатной работе допоздна, а подъезд, ценный отсутствием железной двери, облюбовала местная шпана. Бывало, даже ломились в двери — просили то рубль, то стакан, то позвонить. Лев рычал и лаял, поэтому к ним стучали реже, чем к соседям. Но вообще в те годы сложно было чувствовать себя защищённым даже рядом с собакой — дурные, дурные девяностые! Люди с трудом выплывали из-под этих тяжёлых лет — как во сне, когда давит на грудь и нечем дышать.
Постепенно распогодилось. Лина начала давать уроки английского. Саша наконец расстался со своим секретным предприятием и, хотя всё ещё оставался невыездным, сумел устроиться в только что народившийся банк, программистом. Когда одна из учениц Лины начала соблазнять её работой в коммерческой школе, где готовили секретарей-референтов, Саша сказал:
— Соглашайся! Тебе нужны люди, а не только мы со Львом.
Лев в подтверждение радостно дышал, длинный язык свисал, как галстук. Он не возражал, чтобы его считали человеком.
В коммерческой школе Лине понравилось. Пахнет кофе, новой мебелью, и никому не интересно, куда она дела маленькую девочку. Здесь часто бывали иностранцы, читали лекции, проводили семинары, — возможно, впервые по Свердловску запросто гуляли англичане, бельгийцы, шведы. В подарок местным жительницам первопроходцы привозили конфеты и колготки — Лине было неловко принимать эти подношения, но она всё равно принимала. Колготки — валюта перестройки.
Потом Лину впервые отправили в командировку — на Север. Уезжать от Саши и Льва она не любила. В чужих городах — и даже в родном Ленинграде, где приходилось бывать каждый год, — Лина чувствовала себя в сто раз несчастнее, чем дома. На расстоянии всё казалось хуже, чем вблизи от Саши и милого преданного Льва. А может, это было предчувствие — как будто бы Лина знала, что не надо ей привыкать к этим поездкам. Точнее, не надо уезжать!