Русский боевик
Шрифт:
— Она сделает, — Эдуард кивнул. — Она может. Нужно дождаться, когда эти мудаки уедут в студию.
— Что нужно делать?
— Сперва отрепетировать, — сказала Аделина. — А потом…
Идея с парной оказалась совершенно замечательной. Компания не встретила по дороге ни Вадима, ни Демичева — и это было хорошо. Как все помещения, примыкающие к спортзалу, парная оказалась освещена электричеством. В последний момент Некрасову пришло в голову, что может не быть газа — но газ был, и восемь горелок, обнаруженные Милном в подсобке за печью, раскалили камни за двадцать минут. Душевые тоже оказались освещены, и горячей воды было вдоволь.
Притихший Стенька
— Почему у вас крест? Вы же еврей, — сказал он тихо, чтобы не слышал отец Михаил.
— Ну так что же, если я еврей, то мне и приличным человеком быть нельзя? — возмутился Пушкин. — Право выбирать себе веру тоже отняли у евреев? Свиньи, антисемиты…
Плавок ни у кого не оказалось, равно как и купальников, но даже Марианна не стала возражать и кривляться — и, приняв душ, все ввалились в парную в нижнем белье. Стенька, интересовавшийся всем на свете, долго смотрел на Аделину в лифчике и трусиках, потом глянул также на Марианну, болтавшую с Пушкиным, но в конце концов не выдержал и приклеился глазами к Милну. У Милна, несмотря на долговязость, была неплохая фигура, но Стеньку интересовал именно член — согласно легендам, у негров огромные члены. Трусы у Милна были длинные, и Стенька ничего не мог толком определить. Заметив его взгляд и сразу поняв, что к чему, Милн благосклонно улыбнулся. Стенька сделал вид, что вовсе не член Милна его интересует.
— Я вам потом покажу, — пообещал Милн, и Стенька тут же отсел от него подальше.
У Марианны, против ожиданий, оказалась хорошая фигура, но осанке ее и походке — особенно босиком — недоставало женственности. Впрочем, в полуобнаженном виде, с волосами, прихваченными полотенцем, выглядела Марианна гораздо привлекательнее, чем обычно. Некрасов со знанием дела намочил веник и стал им стегать Пушкина, продолжавшего болтать с Марианной. А грузный отец Михаил, тоже вооружившись веником, предложил свои услуги Эдуарду — у которого, кстати говоря, из всех присутствующих сложение было самое удачное, почти идеальное, по канону Поликлета. Эдуард лег на полок, и отец Михаил, крякнув, стал его стегать.
— Осторожно, у вас ребра ушиблены, — напомнил ему Эдуард.
— Ничего, — кряхтя, сказал отец Михаил.
— Швы разойдутся.
— Не разойдутся.
Сделав паузу, покосившись на тихо переговаривающихся Милна и Аделину, отец Михаил сказал:
— Берегите девушку, молодой человек. Право слово, берегите. Она, конечно, не подарок. Но есть в ней что-то, что бывает редко. Я толком не могу понять, что именно.
Эдуард промолчал.
В номере Аделина поставила Эдуарда справа от кровати, а Милна слева.
— Поехали, — сказала она.
— Бррам-бам-бам, бррам-бам-бам… бам! — пропели хором Милн и Эдуард.
— Стоп, — сказала Аделина. — Эдька, ты уволен. Будешь молчать. Всегда забываю, что у тебя нет слуха. Седрик, с начала. Раз, два.
— Бррам-бам-бам, бррам-бам-бам… бам! — пропел Милн баритонально.
— Сойдет, — сказала Аделина.
— Давайте условимся, Эдуард, — сказал Милн.
— Слушаю вас.
— Если там серьезная охрана…
— Да?
— Мы уходим и больше на связь выйти не пытаемся. Во всяком случае, этим способом.
— Ну…
— Я серьезно. Вам бы я вообще не рекомендовал выходить на связь. — Он посмотрел на Аделину.
— При ней можно, — заверил его Эдуард.
— Вы ей все рассказали?
— О чем не рассказал — догадается.
— Догадаюсь, — подтвердила Аделина.
— Хорошо, — согласился Милн. — Если там в Питере, или, того хуже, в Москве, узнают что вы здесь — вы автоматически под подозрением. И, поскольку вы здесь тайно, соблазн оставить вас здесь навсегда будет очень велик.
— А вы? Если о вашем пребывании здесь узнают в Лангли… Если, конечно, уже не знают, и не одобряют, и не сами санкционировали.
— Открою вам секрет. Не знают. Но со мной другая история. Я под подозрением уже не первый год, и как-то свыкся. А вам с непривычки будет неудобно.
— Вы? Под подозрением?
— Между мною и Лангли существует негласное соглашение. Если я не мозолю им глаза, они оставляют меня в покое.
— Тогда я не понимаю, зачем нам вообще выходить на связь. Если выйду я — меня уберут. Если выйдете вы — вас уберут. Может, лучше выпьем коньяку, если Некрасов с Пушкиным весь не выжрали еще?
Милн некоторое время думал.
— Я знаю человека, который может мне… нам… помочь. Прояснить обстановку. Он не связан с Лангли.
— Где обитает человек?
— Скажу, если появится возможность выйти на связь.
— Не согласен. Аделина, выйди.
— Аделина здесь не при чем. Идите к лешему, Эдуард. Человек бегает по лестницам… на девятом этаже у него вдруг пищит мобильник… Что вы там делали, на лестнице?
— Я же сказал — упражнениями занимался.
Милн кивнул. Он подозревал, что знает, что именно делал Эдуард на лестнице, на девятом этаже. Ну, может, не на девятом. На седьмом, или, скорее всего, одиннадцатом. И вовсе не на лестнице. И совершенно точно не с Аделиной, судя по выражению ее лица.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ВЫХОД НА СВЯЗЬ
Люди Вадима, готовящие два внедорожника к поездке в студию, столкнулись с неожиданной проблемой — кончался бензин. Решили сперва, что заправятся по прибытии в студию, но вдруг вспомнили, что бензоколонка у студии автономным генератором не снабжена, а подача бензина производится только с помощью плотно компьютеризированных электромоторов. Подогнали четыре газика, сунули им в бензобаки трубки, и откачали несколько литров. Оказалось маловато. Тогда четверо людей в хаки сели в один из газиков, проехали десять кварталов, и встали там стратегически на углу. Несколько машин стояли припаркованные у поребрика, но без ведома хозяев горючее экспроприировать не хотелось. Завидев залетный малолитражный агрегат японского производства, люди Вадима повыпрыгивали из газика с автоматами наперевес. Один из них остался держать на прицеле водителя, а трое остальных открыли армейским ножом закрытый на замок бензобак, отвернули затычку, сунули внутрь трубку, создали оральным способом в трубке вакуум, и отлили в канистру литров пятнадцать. Таким образом проблема горючего была временно решена. Водитель стал было возмущаться тем, что ему покорежили дверцу бензобака. Тогда ему разбили прикладами передние и задние фары, выцарапали тем же армейским ножом слово «хуй» на капоте, а один из людей в хаки порылся в газике, вернулся с ломиком, и в несколько приемов отодрал у японского агрегата передний бампер из композитной пластмассы. Перепуганный водитель уехал, как только от его машины отошли.
В баре помытый и притихший Стенька сидел отдельно от остальных, у стойки, как Иуда на картине Андреа Кастаньо, и листал женский детектив, одолженный у Нинки-регистраторши — у нее был большой запас. Эдуард, сидя со всеми, читал Библию, данную ему, в ответ на вежливую просьбу, отцом Михаилом, а остальные слушали обаятельного Пушкина. Некрасов даже не пытался с Пушкиным конкурировать — явно думая о чем-то своем и вид имея озабоченный.
Появилась Амалия с заспанным, опухшим лицом, в джинсах и свитере. Компания поприветствовала ее, а Пушкин на некоторое время замолчал. Взревновав, Марианна попросила его нарочито добродушным голосом продолжать какой-то рассказ. Амалия села вместе со всеми.