Русский боевик
Шрифт:
— Электричества все нет, — равнодушно констатировала она.
— Да, видите ли, — слегка растерянно сказал Пушкин. — Позвольте представиться. Лев Пушкин… хмм… кондуктор. Электричества… нет.
Амалия полуобернулась, протянула руку к декоративной тумбочке, на которой помещалась абажурная лампа, не включавшаяся с момента ее прибытия в гостиницу по настоянию дизайнера интерьера, и пошарила, ища выключатель. Неожиданно лампа засветилась. Все встрепенулись — даже Стенька у стойки. Лампа, погорев несколько секунд, погасла.
— Да, действительно нет, — сказала Амалия. — Не обращайте внимания, это я так… от тоски…
И миролюбиво положила руки на колени.
— Как
Амалия мотнула головой и даже слегка отмахнулась.
— Вы знаете, я большой ваш поклонник, — признался ей Пушкин.
— Кофе остался еще? — спросила Амалия.
— Я сейчас сделаю, — Милн поднялся на ноги.
— Нет, лучше я, — предложил Пушкин.
— Не надо, вы не умеете… А, черт, машина-то электрическая… Ладно, запалим газ…
Милн прошел к стойке, постоял некоторое время, чувствуя себя глупо, и вернулся.
— Молотилка тоже электрическая, — объяснил он. — Не молотком же зерна крошить.
— Ну, тогда я просто воды выпью, — сказала Амалия. — Пожалуйста, не надо прерывать разговор, я не хочу мешать, я хочу тихо сидеть и слушать.
Эдуард, некоторое время тихо послушав, как сперва неуверенно, а затем все более плавно, начал снова трепаться Пушкин, вернулся к чтению Библии. Читал он выборочно. Многие главы были ему известны. Слегка задержавшись на Екклесиасте, он пролистнул несколько страниц, а затем по оглавлению нашел Евангелие от Луки. Прочтя первую страницу, он вернулся к началу, вспомнил что-то, поискал то, что вспомнил, сперва у Матфея, затем у Марка, а потом и у Иоанна — и не нашел. Потом найду, решил он. Пролистав деяния апостолов и послания Павла, он дошел до части, которую давеча усиленно рекламировал Стенька. Он помнил, что искать следует главу тринадцатую. Нашел. Прочел. Подумал, перечел некоторые пассажи, и с удивлением поднял голову, глядя на сидящего у стойки Стеньку. Отец Михаил посмотрел на него — из-за заплывшего глаза нельзя было точно определить, одобряет ли он, порицает ли, или просто смотрит — что будет дальше. Эдуард встал и с Библией в руке направился к стойке.
— Ты, Стенька, оказывается ничего не понял, — удивленно сказал он.
— Ты о чем это?
— Об «Откровении». Ты учился в семинарии, думал, рассуждал и обсуждал, воюешь со Зверем — а ничего не понял.
— Что там понимать? Все яснее ясного.
— Ну и кто такой, по-твоему, первый зверь?
— Первый зверь — военщина.
— А смертельно раненная голова?
— Имеется в виду Германия, конечно. Ее во Второй Мировой победили, но она снова поднялась. Либо КГБ. Их, то есть, вас…
Эдуард улыбнулся, не веря себе.
— Ну, хорошо, — сказал он. — А второй зверь?
— А второй зверь — это эстаблишмент, охраняемый военщиной. Шоу бизнес, большевики, жиды, Америка, корпорации, Тепедия, и прочее.
— Тепедия больше не существует.
— Это не важно. Зверь сам на себе блох ищет, подумаешь.
— Да, я думал, ты умнее.
— Что-то не так?
— Ну, как тебе сказать. Вот ведь написано… «никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его».
— Да, правильно. И что же?
— На тебе кеды — Найки?
— Китайская подделка.
— Но эмблема все-таки стоит?
— Ну так я об этом и говорю.
— А книжка у тебя в руках?
— Что — книжка?
— Сзади Ай-эС-Би-эН, спереди какие-то свиные морды нарисованы. И дома у тебя я видел такие книжки.
— Какие?
— С красочными обложками.
— Я книжки с рук покупаю. Бывшие в употреблении.
— Ну так ведь не сказано «книжки, бывшие в употреблении». Сказано — «ни продавать, ни покупать».
— К чему это ты?
— Ты ведь думаешь, что Зверь — это организация такая. Свали ее — и не будет Зверя.
— Это так и есть.
— Недалекий ты человек, Стенька, как оказалось. По-твоему, я — Зверь, почти все, сидящие за столом — Звери, а ты — нет.
— А я — нет.
Эдуард усмехнулся.
— Ты ведь решил, что здешний заговор — он против Зверя? И потому решил им помочь?
— Ничего я не решил, — разозлился Стенька. — Отстань. Иди к этой кодле, оставь меня в покое.
Эдуард еще раз усмехнулся и отошел от Стеньки.
— Он поймет, — сказал ему отец Михаил, когда Эдуард сел на свое место у столика. — Не сразу, но поймет.
— Он дурак, — ответил Эдуард. — Я раньше этого не знал. Аделина, Стенька твой, оказывается, дурак.
— Ну и что?
— Так нельзя говорить, — заметил ему отец Михаил. — Никогда не знаешь толком, дурак человек или нет.
— Нет, вы не правы, — говорила тем временем Марианна Пушкину. — Я знаю Герштейна много лет. Он не без странностей, конечно, но его действительно притесняли в советское время.
— Каким же это образом? — удивился Пушкин.
— Его не пускали на симпозиум в Вене, например. Именно потому, что он еврей.
— И он устроил скандал на весь НИИ по этому поводу. Было дело, мне рассказывали.
— Ну и что же, справедливо это по вашему? Он не последний человек в науке.
— Зачем математику ехать на симпозиум в Вене?
— Чтобы общаться с коллегами.
— Глупости, — возразил Пушкин, и Марианна не обиделась. Женщины на Пушкина не обижались. — Какими коллегами? Общение с коллегами математикам только вредит. Другое дело, что он корпел столько лет сперва в школе, а потом в институте, а потом над дипломом, все время рассчитывая, что одной из наград, которую он получит за свое математическое долготерпение, будут поездки за границу. Типа, заслужил. Но это несерьезно.
— Но других-то пускали.
— «Пускали». Кого, например? Водопроводчиков? Водителей автобусов?
— Нет, но…
— Им это не положено? А Герштейну положено?
— Других математиков пускали.
— Если основной целью Герштейна были поездки за границу за счет НИИ, он должен был трезво оценить свои возможности и выбрать другой путь.
— У него возможности были, как у всех….
— Нет, вы не правы. Были четкие… э…
— Правила, — подсказал Некрасов.
— Люблю законников, — с удовольствием заметил Пушкин. — Всегда найдут нужное слово. Действительно — правила. НИИ в советское время отправляли за границу людей, отвечающих определенным критериям. Учитывалось сословие, наличие связей, друзей, родственников в определенных кругах, и, конечно же, этническое происхождение. К примеру, еврей-ученый мог рассчитывать на поездки за границу за счет НИИ в том случае, если у него были определенные друзья на нужных позициях, либо деньги, с помощью которых таких друзей можно было купить, либо родственники на тех же позициях. Грузинский ученый мог рассчитывать на такие поездки, если отвечал этим же критериям. Русский ученый, заметим, должен был отвечать этим же критериям плюс еще нескольким. Герштейн не отвечал никаким из критериев — родители у него были школьные учителя из провинции, он был ярко выраженный семит, да к тому же еще и скандалист — скандалистов совершенно точно никакие НИИ в России за границу не отправляли, поскольку не понимали, что симпозиумы — это цирк. Да и вообще это как-то неприлично — ездить за границу, пусть и на симпозиумы, за счет НИИ.