Русский бой на Любки
Шрифт:
Поражения учат, победы пресыщают. Поэтому к тому, кто может побеждать тебя можно ходить бесконечно, поражение и есть победа навсегда, которую ты даришь другому. Попросту: если ты в силах подарить красивую победу мастеру боевых искусств, он не в силах не оценить твой подарок, и тогда вы становитесь друзьями, если не братьями. Это и есть настоящая победа.
Но такая широта души возможна лишь в том случае, если твое мировоззрение допускает принять поражение как урок в совершенствовании или подсказку в познании себя.
Глава 5.
Как сделать каждое свое поражение уроком, в общем-то, понятно. С годами это становится естественным, но и в молодости мы непроизвольно учимся на поражениях. Если уж быть точным, то учимся мы только тогда, когда получаем в морду…
Как сделать каждую свою победу подарком — вот вопрос! И решение его для меня возможно только в любках.
Чтобы подарить победу другому ему вовсе не обязательно проигрывать. Можно подарить ему и свою победу. Это не просто, но проще этого нет ничего. Надо всего лишь перестать видеть ее победой, просто перестать побеждать. А все, что делаешь, надо делать для него.
Как делать что-то для другого в бою? Показывая ему его несовершенство, и, не пользуясь этим несовершенством, чтобы побить его, помогать увидеть и осознать.
Это очень непросто, если ты не уважаешь своего противника и не можешь восхищаться им. С таким противником и не надо биться на любки. Он враг, и его надо просто бить, возможно, смертным боем. Но это совсем другой разговор.
В любках ты выходишь на поединок только с теми, кого уважаешь, и кем способен восхищаться, даже если он заведомо слабей тебя. Что-то все же должно тебя восхищать даже в менее опытном или искусном противнике. Хотя бы его жажда жизни, победы или урока. Способность учиться — это великое искусство. Слабый противник, способный учиться и не умеющий сдаваться, однажды станет великим воином. Это заслуживает восхищения.
Если ты восхищаешься своим противником, ты в состоянии перестать побеждать и начать помогать ему. Ты учишь его в меру его сил, и каждый раз, обыгрывая его, ты делаешь это так, чтобы он понял, в чем его слабина, и освоил то, как можно обыгрывать таких же, как он.
Но это искусство требует взаимного понимания и немалых знаний о том, что вы такое и чем вы занимаетесь.
Поэтому вначале обучения любкам вводятся определенные ограничения, в рамках которых и ведутся схватки. Первое из ограничений называется Земными любками.
Мой учитель Поханя объяснил мне это, как только я задумался о том, как можно уже в молодости драться так же, как будешь драться в старости. Сначала мне казалось, что смысл этого урока в том, чтобы не драться совсем, потому что старики не дерутся, как кажется. В ответ на это Поханя просто засмеялся и сказал, подмигнув мне:
— Дерутся, дерутся, еще как дерутся! Мы, вон, с Катей иной раз так раздеремся, что соседи сбегаются. А то было, мой зятек попытался у меня в доме командовать. Пришлось пару раз стукнуть о дверной косяк. Теперь ведет себя тихо, уважает.
Зятька его я видел — тупая скотина килограмм под сто весом. Приезжал при мне только сажать или выкапывать картошку. Все время смотрел в сторону, словно нас с Поханей не было вовсе. Поханя звал его Центнером…
Но это к слову. А не к слову могу сказать, что очень скоро убедился, что старики могут швырять таких молодцов, как я, гораздо легче, чем мне подобные. И это означает, что побеждать в молодости так же, как сможешь побеждать в старости, означает нечто вполне определенное, вполне относящееся к настоящему бою. За этим нет никакой хитрости или языковой игры. Но это надо понять.
Вообще-то Поханя относился ко мне как-то удивительно бережно. В отличие от всех дедов, у кого я учился до него. Те были порой просто звери. Первый из них, Дока, о котором я писал раньше как о Степаныче, просто издевался надо мной, придумывая, можно сказать, пытки. Лишь годы спустя, когда сам начал работать как прикладной психолог, я понял, насколько точен он был в своих действиях, и насколько хорошо видел мой предел. Второй — Дядька — постоянно материл меня и бил костяшками пальцев по лбу. Причем, я ни разу не сумел увернуться, даже если он делал это десять раз подряд…
Поханя ни разу не причинил мне боли выше той, что естественно должна сопровождать какие-то приемы или броски. И он все время щадил меня как в бою, так и в беседе. И при этом он не уставал. Он будто бы вообще не уставал, хотя мы двигались с ним дни и ночи напролет.
Кстати, я тоже не уставал, пока был у него. Усталость, просто дикая, валящая с ног, обрушивалась на меня, когда я садился в поезд, возвращаясь домой. До дому мне было чуть больше двух часов, и я, кажется, ни разу не смог доехать до Иванова, не уснув. Хуже того, меня все время будили уже на вокзале, так крепко я спал. И потом я отсыпался еще сутки или двое.
Об этой странности любков я рассказываю потому, что она не случайна. Она каким-то образом вытекает из того первого ограничения, что Поханя назвал Земными любками. Объяснил он его, примерно, так:
— Если хочешь понять, как такой старый сморчок, как я, мог побить Центнера, ты должен будешь забыть всю свою хитрость.
— Какую хитрость? — вырвалось у меня. Я-то считал себя честным бойцом, и даже гордился этим.
— Все бойцы — хитрецы! — ответил Поханя. — В этом суть бойца. Это не плохо, это даже необходимость. Просто это надо в себе рассмотреть.
Боец вынужден биться против человека из общества. Общество — хитрое, оно учит, как побеждать хитростью. Значит, надо хитрить самому, иначе не устоишь. Боец учится хитрости.
Но хитрость — это лопоть, одежки, которые одеваются поверх пельма, то есть разума. Ты должен это увидеть. Главное, увидеть, что под хитростью есть просто разумность. Вот ее и надо у себя проверить в первую очередь. Для этого мы сначала будем учиться земным любкам…
Все это требует пояснений, но вкратце могу сказать: сначала мы учимся думать, а уж потом — хитрить. Думать же нас учит Мать-сыра-земля.