Русский Египет
Шрифт:
К двери долго не подходят — может, потому, что я пришел на четверть часа раньше. Открывает интересная пожилая женщина, почти старушка, невысокого роста, сухощавая — такой и положено быть бывшей балерине.
— Пожалуйста, проходите, — приглашает она меня во внутрь.
Из гостиной доносится не очень солидный лай, на меня бросается пекинес — маленькая собачка с приплюснутым носом, но схватить меня за штанину ей не удается, мешает длинная веревка, которой она привязана к ножке дивана.
— А почему собака на привязи? — спрашиваю я.
— Чтобы не гоняла кошку, — объясняет хозяйка. Тут я замечаю еще и кошку — крупную, черно-коричневую, пушистую. — Кошка не моя. Подруга уехала отдыхать и оставила ее на время мне.
Мы усаживаемся в гостиной, поближе к раскрытому окну. Антонина Николаевна угощает меня лимонадом и печеньем. Не кофе, как египтяне. Старые привычки живучи!
— Давно ли в Египте? — спрашиваю я.
— Мы переехали в Каир с мамой и сестрой в конце 30-х годов, перед самой мировой войной. Сначала приезжали сюда как туристы, и нам здесь понравилось.
— А до Египта?
— После революции переехали в Эстонию, в Таллин. Эстония тогда получила независимость от России, но там было много русских. Родилась же я в Пскове. России не помню совсем, слишком маленькая была. Росла и училась в Эстонии. Папа — моя девичья фамилия Федорова — был военным инженером. В начале 30-х годов друзья посоветовали ему переехать в Париж, обещали содействие с работой. Он поехал туда посмотреть, неожиданно заболел и там и умер. Но через некоторое время мы все-таки перебрались из Таллина в Париж, а уже оттуда — в Каир.
— Мне говорили, что вы — балерина.
— Да, в Париже я окончила балетную школу. Когда приехала в Каир, немного танцевала сама, но в основном занималась тем, что учила балету других. Открыла собственную школу. Сначала — в помещении Школы модных танцев на площади Антикхана, а затем — в Русском клубе на улице Имад эд-Дин. Сестра же давала уроки французского. Она меня на два года старше, живет в Ливане.
— В Ливане? — оживляюсь я. — Ведь я два года работал в этой стране!
— Да, в Бейруте. Ее мужа зовут Павел Королев.
— Не может быть! Лет десять назад я был знаком с Королевым. Это ведь тот самый, что рисовал ливанские деньги и марки?
— Ну да! Сейчас-то он работает уже мало — возраст почтенный, 95 лет.
Ну надо же, как тесен мир! Блестящий график, один из самых уважаемых граждан Ливана, Павел Королев охотно поддерживал связи с родиной, с советским посольством в Бейруте. И его любили наши дипломаты и журналисты, всегда приглашали на приемы. В 50-е годы он даже решился на трудный шаг — вернуться домой, в Ленинград. Но пробыл там недолго. Врачи решительно заявили, что тамошний климат губителен для него. И супруги Королевы вновь оказались в Бейруте.
— Антонина Николаевна, расскажите, пожалуйста, о семье Стрекаловских, — прошу я.
— Мадам Стрекадовской я стала в 1944 году, — отвечает хозяйка. — С мужем, Николаем, мы прожили одиннадцать лет. Потом я развелась с ним. Детей у нас не было. Николай занимался тем, что во время редких и сложных операций в госпитале Каср аль-Айни быстро зарисовывал все, что делал хирург. Потом его рисунки включали в учебники по хирургии. Сейчас такой профессии уже нет, — улыбается Стрекаловская, — все фотографируют машины. А тогда она была просто необходима, и мужа очень ценили. Через год после нашего развода, доработав до пенсии, Николай уехал в Америку, к старшему брату, Всеволоду, и я потеряла его из виду.
— Но ведь Всеволод тоже одно время жил в Египте?
— Да, жил, но уехал еще в конце 30-х годов. С ним произошла такая история. Всеволод, как и Николай, зарабатывал, так сказать, практическим рисованием. Только не на медицинскую, а на историческую тему. Например, для музеев. Приглашали его и археологические экспедиции. В одной из таких экспедиций Всеволод познакомился с американкой и влюбился в нее. Он развелся со своей русской женой и уехал за американкой в Америку. А там она развелась со своим мужем, и они поженились. Видела его я всего раза два-три, когда он приезжал в Каир навестить своих родителей.
— А средний брат, Роман?
— О, это был очаровательный человек! Тоже художник, работал, как и Николай, в госпитале Каср аль-Айни, только не в хирургии, а в какой-то лаборатории. Рисовал мух, букашек — словом, всякую инсекту. Умер он прямо на работе, лет двадцать назад. А вскоре после этого умерла его жена. Она была управляющей в «Русской богадельне».
— Антонина Николаевна, я тут видел недавно у антиквара картину, подписанную «В. Стрекаловский». Причем первая буква — не «ви», а «дабл ю». Кто так подписывался — отец или Всеволод?
— Если «дабл ю» — то Всеволод, — уверенно отвечает хозяйка.
— А нет ли у вас картин мужа или кого-то еще из Стрекаловских?
— Нет. Когда Николай уехал, он забрал все свои картины с собой — мы ведь уже были разведены. А картин отца или братьев у нас и не было. Кстати, — добавляет госпожа Стрекаловская, — вот эта квартира — не моя. Я здесь живу у своей подруги. А моя квартира — на Замалеке. Я ее сдаю. Это единственный источник моего существования. Ведь балетом я заниматься уже не могу, — как бы оправдываясь, говорит она. — А другого я ничего не знаю.
— Так квартира на Замалеке — ваша собственность?
— Да нет, — машет рукой Антонина Николаевна. — Я ее снимаю уже 45 лет. А сдаю как меблированную.
Тут надо пояснить читателю одну тонкость египетских порядков. Согласно закону об аренде жилья, квартплата не может быть изменена до тех пор, пока в квартире живет один и тот же съемщик или его прямые наследники. Если 45 лет назад квартира была снята без мебели, скажем, за 10 фунтов, то и сегодня она стоит Стрекаловской ровно столько же. Меблированная же квартира на Замалеке — их сдают обычно иностранцам — может стоить тысячу в месяц и даже больше. Эта немалая разница и кормит Стрекаловскую, да и не только ее.