Русский характер
Шрифт:
Иван скрипнул зубами, наблюдая, как мохнатый ублюдок по фамилии Шарко увивается вокруг беззащитной Тани. Похоже, сеанс массажа сегодня не состоится. Хваленые спецы из ФСБ не учли особенности характера Карла Марковича. В определенной мере он был зверем, но зверем умным, хитрым.
Увидев, как он взялся за купальник девушки, Иван перевел взгляд на Олега. Тот сделал волнообразное движение рукой, что на условном языке означало: «Ситуация вышла из-под контроля». В ответ Иван прикоснулся к груди: «Делай, как я». Олег кивнул и показал пальцем вниз, где, скрючившись на складном стульчике, восседал один из шести охранников.
– Нет! – крикнула Таня.
Наемники подобрались. Залитые лунным светом, они походили на две статуи, чудесным образом возникшие на ограде. Но никто в их сторону не глядел. Внимание присутствующих сконцентрировалось на освещенной арене, где выясняли отношения мужчина и женщина.
– Я сам справлюсь с этой чертовой куклой! – громко предупредил Шарко.
Охранник, стоящий под Иваном, опустил вскинутый ствол автомата. Олегу, проглотившему слюну, булькающий звук показался оглушительным. Но если кто-то посторонний его и услышал, то таиться больше не требовалось. Иван, не привставая, не изготавливаясь к прыжку специально, оттолкнулся от ограды руками и, по-кошачьи извернувшись в полете, обрушился на плечи охранника.
То же самое проделал Олег, хотя он именно прыгнул, метя подошвами в плечи сидящей фигуры.
И пошла потеха! И началось! И пошло-поехало!
2
Упав вместе с противником, Иван выпустил две пули в пятнистый силуэт, вскинувшийся на противоположном конце двора. Даже не удостоверившись в том, что выстрелы были точны, он перенес огонь на освещенную веранду.
Одновременно туда направил ствол Олег, приземлившийся на хрустнувшую спину охранника. Оттолкнувшись от нее, как от батута, он ласточкой полетел дальше, паля из развернутого плашмя пистолета. Стрелять по беркутовцу в дальнем углу он не рискнул, опасаясь пробить бензобак вертолета. Пришлось также оставить позади оглушенного, но вооруженного врага. Не до него было. Олег стремился поразить как можно больше живых мишеней, чтобы кто-нибудь не срезал очередью одинокую женскую фигурку, застывшую посреди бетонной площадки.
– Ложись! – заорал Иван, прекратив пальбу для того, чтобы проломить рукояткой пистолета череп барахтающегося под ним охранника.
Таня упала ничком, чудом поднырнув под хлесткий град пуль, хлынувший из темноты. Вместо того чтобы распластаться на бетоне, Олег перебежал правее и открыл стрельбу по оранжевым автоматным всполохам, не прикрываемым корпусом вертолета. Очередь захлебнулась, однако и Олег вышел из строя. В левое бедро словно пару железнодорожных шпал вколотили одну за другой. Это очухался охранник, оставленный за спиной. Хватило его на эти два выстрела, а третью пулю он пустил куда-то в звезды, сраженный Иваном.
Отовсюду неслась ругань, со звоном сыпались стекла, за окнами замелькали суетливые тени.
– Брелок! – прохрипел Олег. – Брелок, Таня!
Не тратя время на осмотр ран, он пополз к «Би-флаю», оставляя за собой расширяющийся кровавый след. Таня, тоже передвигаясь на четвереньках, подобралась к голому Шарко. Схватила его за руку, занялась поискам кнопки.
Из дома выскочили двое парней, раздетые до трусов, но с оружием. Пока они лихорадочно соображали, откуда исходит опасность, Иван, схватив милицейский автомат, пустил по ним короткую косую очередь, а затем методично и спокойно, как в тире, принялся расстреливать раненых беркутовцев, подающих признаки жизни.
Одиночный выстрел – предсмертный стон. Выстрел – стон.
– Разблокировала! – крикнула Таня.
Подбодренный характерным электронным чмоканьем снятой защиты, Олег выпрямился, чтобы проскакать оставшееся расстояние на одной ноге. С полдесятка пуль, вылетевших из разбитого окна, остановили его, заставляя дергаться и приплясывать сломавшимся механическим паяцем. Он еще шатался из стороны из сторону, словно самым важным для него было выстоять, не упасть, когда Иван, выкрикивая что-то нечленораздельное, выпустил треть рожка в мерцающее красным окно.
Затем в ход пошел второй автомат, отнятый у охранника, ранившего Олега в бедро. Если после этого в доме кто-то и уцелел, то не для того, чтобы оказать яростное сопротивление.
Кто-то что-то орал, кто-то куда-то звонил по телефону, но стрельба смолкла. По двору плавала пороховая муть, прозрачная, призрачная, как кисея. Вот из чего соткан саван смерти, поняла Таня, склонившись над Олегом.
– Вер… – Он сделал передышку, собираясь с силами. – Верто…
Онемевший язык отказывался выговорить сделавшееся непроизносимым слово. Глаза смотрели сквозь Таню, видя то, что не дано видеть живым. Она заплакала, безуспешно пытаясь положить отяжелевшую голову Олега:
– Не умирай! Так нечестно! Ты обещал поцеловать, а сам… Миленький! Родненький!
Оскальзываясь на гильзах, подбежал Иван, схватил Таню за волосы, вздернул на ноги, грубо толкнул к вертолету:
– Живей! Заводи шарманку!
– Но…
– БЕГООООМ! – заорал Иван так страшно, как кричал много лет назад на полях сражений, не отмечавшихся ни на одной карте мира.
Всхлипывая, она подчинилась.
– Не надо, – попросил Олег.
Это означало многое. Не надо с ней так. Не надо меня трогать. Не надо терять бдительность.
– Что ж ты подставился, дурачина? – жалобно спросил Иван. – Какого хрена? Делать тебе было нечего, а? А?
Он чувствовал себя так, словно пули, принятые Олегом, сидели внутри его самого. Он говорил с неимоверным трудом, словно кровь хлестала из его глотки, а не вытекала изо рта друга.
– Иди к ней, – прошептал Олег. – Береги ее. Она сказала: что ей…
Он говорил голосом смертельно пьяного человека, но на самом деле был трезвее, чем когда-либо прежде. Он был смертельно ранен, и последние мысли его были невероятно ясными, четкими, правильными. Но разве дано живым понять умирающего?
– Что? – Иван не имел возможности читать слова по губам друга, потому что следил за окнами и дверью дома. Кроме того, последнюю фразу заглушил шум заведшегося мотора. Лопасти вздрогнули, описали пробный круг и врезались в ночь, слившись с ней в единое целое.
По двору закружили пыльные смерчи, со звяканьем покатились в стороны опаленные гильзы. Свободной рукой Иван протер глаза, заслезившиеся от соринок. Конечно же, от соринок, а не от чего-то другого. Бывший спецназовец не плакал, нет. Он просто восстанавливал замутнившееся зрение, чтобы держать на мушке дом, и прислушивался к затухающему голосу друга.