Выезжал Михайло П'oтыкПо родным степям гулятьИ для князя серых уток,Белых лебедей стрелять.Богатырь в дубраве едет;А вокруг Господень рай:И цветет, и зеленеет,И поет роскошный май…Много гаму в чаще свежей,Пышет негою цветок,Жук гудит, ручей лепечет,Дышит влажный ветерок.Близко взморье, вечер рдеет,Орумянилась листва,Меж стволов сиянье брызжет,И мелькает синева.Наконец простор великийВесь раскрылся перед ним, —Вскрикнул, шапку снял Михайло,Стал глядеть он недвижим…Сколько красок переливных,Сколько чудной ширины!Солнце алое заходитВ лоно синей глубины;Теплых заводей изгибыКамышом обрамлены;И едва-едва-то слышенПолусонный бред волны…Видит П'oтык по кристаллуСреброструйных светлых вод,Величаво колыхаясь,Лебедь белая плывет.Лебедь
белая в коронку,В золотую, убралась,Шея стройно перегнулась,Грудь высоко поднялась.Все-то, все в ней так приглядно,Что не может краше быть.Захотелося МихайлеЭту лебедь раздобыть!..«Ты, лебедка, пригодишьсяКняженецкому столу!» —Мыслил П'oтык, на тугой лукОн накладывал стрелу.Но раздался звук чудесный,Яркой трелью прозвенел,Голос песнею небесной,Изнывая, полетел!..Это ль голос лебединый?Полн призывом и мольбой,Полон былию старинной,И отрадой, и тоской.Вон рои прибрежных лилийПризадумалися вдруг;И головки наклонилиОт блаженства и от мук.Вон спешит лучом последнимЗорька лебедь приласкать;Стала звездочка, бледнея,От восторга трепетать…Жадно, жадно П'oтык внемлет,Разгорелися глаза,А уста полуоткрыты,Блещет сладкая слеза…И давным-давно скатиласьСтрелка меткая из рук,На песок скользнул прибрежныйБогатырский мощный лук.Песня смолкла; П'oтык вздрогнул;В изумрудных камышахЧто-то близко зашуршало,Заплескалося в струях…И спрыгнул с коня Михайло,В воду он ступил ногой.Встречу лебедь забелелаГрудью выгнутой, крутой.И коронка золотаяБлещет скатным жемчугом.И на белых крыльях перьяОтливают серебром.Лебедь смотрит на МихайлуИ с доверьем, и с мольбой, —Мощный П'oтык устыдился,Что грозил он ей стрелой…И взаправду ль это лебедь?Что же сердце так дрожит,Новым чувством изнывает,Рвется, молит и кипит?Богатырь склонился тихо,Шею птицы обнял вдруг…И она, ласкаясь, еюОбвила его вокруг.И восторгом, и надеждойУпоен и опьянен:«Ох! Рассыпьтесь злые чары!»Вне себя воскликнул он…И о чудо! ПроскользнулоМежду рук его в тот миг,Будто тело молодое,И раздался резвый крик.Дева юная стоялаПеред ним в нагой красе.Стан волшебный скрыт стыдливоВ русой, шелковой косе.Над челом корона блещет,Губки рдеют и горятБлагодарною улыбкой;Много чудного сулят!..А уж в очи кто заглянет —Тот как раз сойдет с ума:Так страшит, чарует, мучитИх синеющая тьма.Вдруг в лобзании невольномИх уста, дрожа, слились,Грудь к груди прижалась страстно,Руки жаркие сплелись.Глухоморие пустынно,Вкруг – немая тишинаТолько ночь с небес струится,Бредит сонная волна…
Кроме былинных сюжетов, для балладных жанров Мережковский использовал и переложение исторических сюжетов также из гимназической программы. Так, источником стихотворения «Молчан Митьков» явился сюжет из третьей главы («Продолжение царствования Иоанна Грозного») «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина:
Однако ж и в сие время и на сих пирах убийственных, еще слышался иногда голос человеческий, вырывались слова великодушной смелости. Муж храбрый именем Молчан Митьков, нудимый Иоанном выпить чашу крепкого меда, воскликнул в горести: «О Царь! Ты велишь нам вместе с тобою пить мед, смешанный с кровию наших братьев, Христиан правоверных!» Иоанн вонзил в него свой острый жезл. Митьков перекрестился и с молитвою умер 101 .
101
Карамзин Н. М. История Государства Российского. Т. 9. СПб., 1821. С. 167.
Приведем текст стихотворения:
МОЛЧАН МИТЬКОВ
То гром ли адской цепи, иль кубков грешный звон,То песни ли хмельные, иль Руси тяжкий стон.Сегодня льешь ты вина, о грозный Иоанн,Как лил ты кровь недавно и слезы христиан.Парча, жемчуг и злато в сиянье свеч горят,И яствами сверкают столы меж колоннад.Царь много выпил кубков, да мед-то не хмелён.Ах крови, жаркой крови давно вновь жаждал он.Зачем же вся дружина от меда от тогоВ хмельном бреду не видит, не слышит ничего.Один меж них не весел, с поникшей головой.То славный витязь Митьков, боярин молодой.Ужели не по вкусу шипучий царский мед,Уж не измена ль злая боярина грызет.С змеиною улыбой царь кравчего позвал,Боярину свой кубок отдать он приказал.И мед ему с поклоном был кравчим поднесен,И Митьков принял чашу и встал, не дрогнув, он.Лишь волей неизменной сверкнул прекрасный взор,В нем юная отвага и гордый в нем укор.«О царь, твой кубок страшен, твой мед окровавлён.Сожжет отравой адской мне грудь, пожалуй, он».И кубок брошен на пол – катился и звенел.И вскрикнул царь от гнева, и весь он посинел.И поднялась на воздух дрожащая рука,И свиснув над главами, вонзилась в грудь клюка.Боярин покачнулся, но крик он подавил.И знамением крестным себя он осенил.Он падал, холодея, струей лилася кровь,Но с шепотом предсмертным приподнялся он вновь.«О царь, прости раба ты и злом не вспоминай,Тебя люблю и чту я, теперь ты все узнай.Иду молить пред небом за нашего царя.О Русь, о Русь, как сладко погибнуть за тебя» 102 .
102
ИРЛИ. № 24269. Л. 63–64.
Главы из «Истории», касающиеся царствования Ивана Грозного, проходили в курсе русской словесности и в курсе русской истории в шестом классе 103 . На сюжет из времен Ивана Грозного тогда же была написана и большая оригинальная баллада Мережковского – «Дочь боярина Матвея» 104 , в стиле исторических баллад А. К. Толстого. Следует заметить, что тематика и стиль «russe» всех этих гимназических творений совершенно не соответствуют вектору поэзии зрелого Мережковского 105 .
103
ЦГИА СПб. Ф. 439. Оп. 1. Д. 5089. Л. 26 об.
104
ИРЛИ. Ф. 649. Оп. 4. Ед. хр. 234. Л. 18–20 об.
105
Напомним справедливое замечание В. В. Розанова о глубинном космополитизме Мережковского: «„Международный человек“ по образованию и темам, без единой русской темки, без единой складочки русской души» (Розанов В. В. Среди иноязычных // Мир искусства. 1903. № 7/8. С. 70).
Еще одним примером перекодировки жанра является обнаруженный нами загадочный поэтический опус юного Мережковского, замысел которого, как оказалось, также восходил к ученическим занятиям.
В одной из тетрадей, под названием «Юношеские опыты. Стихи и проза. Д. Мережковский. 1880», относящейся к пятому-шестому классам, среди незаконченных набросков поэтических произведений сохранилось начало стихотворной драмы, героем которой был знаменитый нидерландский художник Питер Пауль Рубенс и его не менее знаменитые ученики Антонис ван Дейк, Теодор ван Тульден (здесь транскрибирован как Ван-Тульдис) и Якоб Йорданс (здесь в транскрипции: Жорденс). Приведем весь фрагмент целиком:
ПОГИБШИЙ ГЕНИЙ
Монастырь около Мадрида. В нем Рубенс с своими учениками перед картиной, изображающей умирающего схимника; в стороне перед Мадонной молится какой-то монах.
I
РубенсВан-Дейк, Ван-Тульдис – все скорей ко мне,Хочу вам диво показать я, дети.Я небу благодарен, что забрелСюда, по узкой лесенке на хоры.Взгляните, тут в пыли и в паутинеСозданье чудное таится скромно,Создание, которому должно быБлистать над миром славою безмерной.Взгляните, что за краски, что за кисть,Взгляните, сколько вдохновенья дышит —Высокой страсти, чудного огня —На этом позабытом полотне.А этот взор спокойны<й> величавый,Он жжет мне душу пламенем небесным.Весь мир моих созданий, светлых, ярких,Роскошных, юных, полных упоенья,Мне кажется ребячески-ничтожнымПред взглядом полумертвого монаха,Где столько жизни, бесконечной жизни,Где блещет луч блаженства неземного.Друзья, мне кажется, что нужно больше,Чем вдохновенья смертного, чтоб быть творцомПодобного бессмертного созданья.Да! Жажда совершенства, что давноМеня томила тайным жгучим ядом,Я чувствую, теперь утолена.О дети, как счастлив я упиватьсяНедосягаемой красою этой.О дети, я блажен теперь вполне. Ван-ДейкНо кто ж творец картины этой дивной? ЖорденсВот здесь монах какой-то пред МадоннойПрилежно молится, я попрошу егоПозвать приора – тот наверно скажет.Прикажешь ли учитель? РубенсПоскорей,Мой милый Жорденс, сам я позабылТворца, его твореньем восхищенный. Жорденс (обращаясь к монаху)Честной отец, простите мне, что яМолитву вашу перервать осмелюсь,Чтоб вы приора к нам бы попросили:Имеем важное к нему мы дело. МонахСиньор, тотчас исполню вашу просьбу.(Уходит.)
II
РубенсЯ человек, как все, пожалуй, завистьБыла бы мне доступна, но клянусьПеред божественным созданьем этимБезумно было бы завидовать, ведь <я>Не вздумал бы соперничать в сияньеЧудесных красок с радугой небеснойИль с солнцем ослепительно блестящим.Итак, я свету должен возвратитьВеликий гений, чудом ПровиденьяСпасаешь ты избранников своих.(Входит приор.) 106
106
ИРЛИ. № 24272. Л. 22–23 об.
На этой ремарке текст обрывается. Попытки откомментировать этот отрывок, т. е. найти источник и восстановить замысел незаконченной драмы, казалось, были обречены на неудачу. Поиски по названию драмы и по библиографиям литературы о Рубенсе результатов не дали. Разрешить эту эвристическую задачу помог фронтальный просмотр гимназических материалов.
В одной из общих тетрадей Мережковского-пятиклассника 107 , с заданиями по различным предметам, имеется черновой набросок прозаического текста на французском языке, крайне неразборчивый и грязный, с таким количеством правок и ошибок, что прочитать и понять его смысл, казалось, невозможно. Первое предположение было, что это extemporale – т. е. распространенный в гимназии тип письменных переводов без подготовки какого-то русского текста на древние или новые языки (в данном случае на французский). Никаких ассоциаций при расшифровке названия, написанного сразу с несколькими ошибками («Le chefdoeuvre anonime» вместо «Le chef-d’oeuvre anonyme»), также не возникло. Неоднократно возвращаясь к этому грязному черновику, с недописанными словами и прерванными на середине предложениями, удалось прочесть несколько первых фраз:
107
В тетради имеются записи с датами октября-декабря 1879 г.
Un jour, <нрзб.> entrant [en] un couvent dans les environs de Madrid remarque un tableau qui le frappa du premier coup d’oeil par sa beaut'e extraordinaire. Il resta sans mot dire en regardant avec admiration et avec veneration les traits sombres `a moiti'e effaces du tableau. Apr`es quelques moments de silence il poussa un cri d’admiration… 108
Отмеченное неразборчивое слово было именем собственным, но поверх него было вписано и вымарано жирными чернилами другое слово, под которым можно было условно разобрать только первые буквы, которые читались как «Ku». Однако прочитанное слово «Madrid» вызвало в памяти набросок детской драмы, что позволило скорее догадаться, чем прочитать имя собственное. Это было коряво написанное слово «Rubens».
108
«<Нрзб.> войдя в некий монастырь в окрестностях Мадрида, заметил картину, которая поразила его c первого взгляда своей необычайной красотой. Он застыл в безмолвии, разглядывая с восхищением и благоговением потемневшее и полустертое полотно. После нескольких минут безмолвия он испустил крик восторга» (ИРЛИ. № 24360а. Л. 102).
С большой долей вероятности можно было предположить, что текст, легший в основу этого черновика, был источником наброска стихотворной драмы «Погибший гений», а французский текст, как мы первоначально предположили, являлся переводом какого-то русского текста, под условным названием «Безымянный (анонимный) шедевр».
Источник удалось найти, обратившись к «Программе по французскому языку», сохранившейся в фонде третьей гимназии. Работа в пятом классе выглядит таким образом (корявость стиля объясняется тем, что программу писал не носитель русского языка):