Русский офицерский корпус в годы Гражданской войны. Противостояние командных кадров. 1917–1922 гг.
Шрифт:
Наибольшую сложность представляет определение численности офицеров на Южном фронте белых. Есть данные о том, что к середине 1918 г. офицеры составляли 68,7 % численности Добровольческой армии [127] . Если исходить из того, что численность армии в июне 1918 г. (перед 2-м Кубанским походом) достигала примерно 9000 человек, офицеров должно было быть менее 6200 человек.
Упоминания о том, что во второй половине 1918 г. в Добровольческой армии могли находиться 20 тысяч офицеров, содержатся в переписке белого подполья [128] . По официальным данным, к 5 (18) июля 1919 г. во ВСЮР генерала А.И. Деникина из 244 890 солдат и офицеров, включая и нестроевых, было только 16 765 офицеров [129] . К сентябрю 1920 г. в Русской армии на довольствии, по утверждению генерала А.С. Лукомского, числились 50 тысяч офицеров [130] .
127
Абинякин
128
HIA. Vrangel collection. Box 30. Folder 30.
129
РГВА. Ф. 39540. Оп. 1. Д. 34. Л. 229.
130
Лукомский А.С. Воспоминания. Берлин, 1922. Т. 2. С. 235.
На сегодня это максимальное документированное количество (пусть и в мемуарном свидетельстве чрезвычайно осведомленного генерала) офицеров у белых. Но сведения о боевом составе, имевшиеся в штабе армии, дают намного меньшие цифры. Так, боевой состав ВСЮР к 1 (14) июля 1920 г. включал только 8114 офицеров, а к 1 (14) сентября 1920 г. в боевом составе Русской армии числились лишь 6699 офицеров [131] . Таким образом, если в армии действительно числились порядка 50 тысяч офицеров, то свыше 86 % из них находились в тылу.
131
HIA. P.A. Koussonsky collection. Box 2.
Приведенные данные стыкуются со статистикой офицеров, оказавшихся в эмиграции. На февраль 1922 г. в составе врангелевской армии числились 11 802 офицера [132] . В Королевстве сербов, хорватов и словенцев и в Болгарии к 1 марта 1922 г. находились 7595 офицеров [133] . По данным ГПУ, в Болгарии к лету 1922 г. насчитывалось до 15 тысяч офицеров, 75 % из них (11 250 человек) эвакуировались из Крыма и 24 % (3600 человек) оказались за рубежом в результате прочих эвакуаций белых [134] . В 1, 2, 3 и 4-м отделах РОВС в начале его существования (включая воинские части, группы, офицерские общества и союзы) состояли до 25 293 офицеров, причем в это число входили ветераны всех белых фронтов, оказавшиеся в эмиграции на территории Европы [135] .
132
Русская военная эмиграция 20-х – 40-х годов: Док. и мат. М., 1998. Т. 1: Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2: На чужбине. С. 171–172.
133
Наш подсчет по: HIA. P.A. Koussonsky collection. Box 5.
134
Русская военная эмиграция 20-х – 40-х годов: Док. и мат. М., 2010. Т. 5: Раскол. 1924–1925 гг. С. 495.
135
BAR. A.P. Arkhangel’skii papers. Box 2.
По некоторым данным, на июнь 1920 г. в Советской России оказалось около 75 тысяч бывших белых офицеров [136] . В СССР к концу 1923 г., по данным ОГПУ, проживали 35–50 тысяч бывших белых офицеров [137] . На особом учете ОГПУ к 1 сентября 1924 г. состояли 50 900 бывших белых офицеров и чиновников [138] . Остается открытым вопрос о потерях офицеров белых армий (как в боях, так и в результате репрессий при попадании в плен), а также о численности произведенных в офицеры непосредственно в белых армиях.
136
Рогова Е.М. Некоторые аспекты политики Советской власти в отношении военных специалистов и «бывших» белых во второй половине 1920-х – начале 1930-х гг. // Белая армия. Белое дело (Екатеринбург). 2011. № 19. С. 122. К сожалению, источник подобных сведений в статье не указан и неясно, за счет чего через три с половиной года этот контингент сократился на 25 тысяч человек.
137
Зданович А.А. Органы государственной безопасности и Красная армия: Деятельность органов ВЧК – ОГПУ по обеспечению безопасности РККА (1921–1934). М., 2008. С. 556.
138
Реформа в Красной армии: Док. и мат. 1923–1928 гг. М., 2006. Кн. 2. С. 6.
С учетом потерь, плена, ротации кадров и многочисленных переходов офицеров из лагеря в лагерь через Красную армию могли пройти около 100 тысяч бывших офицеров, что подтверждают приведенные выше архивные данные. Не менее 27 тысяч прошли через национальные армии. Через белые
Немалая часть офицеров перетекала из одного лагеря в другой пленными и перебежчиками, поэтому приведенные показатели неизбежно будут накладываться друг на друга. Неизвестна и численность офицеров-уклонистов. Таким образом, окончательный ответ на вопрос, сколько офицеров оказалось у красных, а сколько – у их противников, остается задачей будущих исследований.
Глава 3
Мотивы поступления в противоборствующие армии
Негативное восприятие большевиков объединило многих офицеров. В среде патриотически настроенного офицерства был распространен взгляд на представителей этой партии как на врагов России, предателей, прямых наймитов Германии, стремившихся к поражению собственной страны в мировой войне и заключивших в 1918 г. позорный сепаратный мир с врагом, предав союзников России по Антанте. Такое восприятие служило одной из причин перехода офицеров на сторону антибольшевистских сил.
Почему же офицеры, которым большевистский режим был во многом враждебен, поступали в Красную армию добровольно еще до перехода к мобилизациям летом – осенью 1918 г.?
Активное выражение собственной гражданской позиции – удел меньшинства в любом обществе. Не стало исключением и русское офицерство. Громадное большинство офицеров представляло собой инертную массу, которая по выработанной за годы службы привычке слепо исполняла приказы сверху и продолжала оставаться на своих местах и после Октябрьского переворота. Поскольку большевики взяли под контроль центр страны, где располагались все органы центрального военного управления, а также прифронтовую полосу нескольких фронтов и Ставку, значительная часть офицерства таким путем, как бы по инерции, перешла из учреждений старой армии в те же, но видоизмененные органы новой, Красной армии. Например, большинство работников Ставки остались на своих местах после смены власти. В этом смысле период перехода от структур старой армии к Красной армии может быть назван инерционным. Многие попавшие таким путем в новую армию считали, что служат своей стране безотносительно правящего режима. Например, генерал-майор А.А. Балтийский прямо заявлял о себе и своих единомышленниках: «И я, и многие офицеры, шедшие по тому же пути, служили царю, потому что считали его первым из слуг отечества, но он не сумел разрешить стоявших перед Россией задач и отрекся. Нашлась группа лиц, вышедших из Государственной думы, которая взяла на себя задачу продолжать работу управления Россией. Что ж! Мы пошли с ними, помогая им как только могли и работая не для них, а для пользы Родины. Но они тоже не справились с задачей, привели Россию в состояние полной разрухи и были отброшены. На их место встали большевики. Мы приняли их как правительство нашей Родины и также по мере сил стремились помочь им в их работе. В политику мы в то время не вмешивались и действовали по признаку преемственности власти» [139] . Подобная позиция едва ли может быть названа гражданской, но она была достаточно распространена.
139
Цит. по: Верховский А.И. На трудном перевале. М., 1959. С. 420.
Многие не желали быть втянутыми в братоубийственную войну и заняли нейтральную позицию. Свой идейно-политический и жизненный выбор офицерам приходилось делать, исходя из представлений о долге, чести, на основе своего личного опыта по 1917 г., а также из тех конкретных обстоятельств, в которых эти люди оказывались. Сделанный в неясной обстановке выбор, как правило, влиял на всю их будущую жизнь. Тем более что противоборствующие стороны быстро перешли к проведению в жизнь лозунга «Кто не с нами – тот против нас!» и к репрессиям в отношении тех, кто не сразу к ним присоединился или служил у противника. Для белых военспецы стали ренегатами, предавшими офицерскую корпорацию и недостойными даже именоваться офицерами. В восприятии красных белые офицеры являлись идейным костяком противоположного лагеря и подлежали истреблению.
Генерал-майор М.В. Фастыковский позднее свидетельствовал о том, как принимал непростое решение, к кому примкнуть в начале 1919 г.: «Оставаться в стороне от Гражданской войны, как делал до этого я, становилось уже невозможным. Надо становиться либо на одну сторону, либо на другую, и лучше, конечно, продумать все и прочувствовать, чтобы принять участие в борьбе на той стороне, которую укажет продуманное решение, а то иначе может захлестнуть слепой случай. И я задумался.
Разум говорил за то, что неминуемым победителем в борьбе должны быть большевики, ибо за ними вся толща народных масс, тогда как на стороне белых может быть лишь имущественная верхушка крестьян да значительная часть интеллигенции… Много-много доводов возникало у меня в мозгу в пользу того, что красная сторона – великан, а белая – лилипут. Исход борьбы при таких условиях был совершенно ясным.
Но чувства и привычки, выработавшиеся за время последних 20-ти лет моей жизни, подсказывали другое: на стороне белых была масса моих сослуживцев по старой армии (в ту пору я в моем представлении сильно приуменьшал численность офицеров, находившихся в Красной армии, не знал истинного положения дел), среди которых много людей близких мне, с которыми я в прошлом привык считать себя единомышленником, так как в этом прошлом никогда не возникало таких вопросов, которые выдвинуты революцией сейчас. Какой-то голос задавал вопрос: неужели тебе не будет жаль разить этих людей, если ты станешь на сторону красных?