Русский остаток
Шрифт:
Александр Викторович покачал головой.
– Так вот, моего сына будут звать Юрий Петрович Мельников. Запомни. На всякий случай. Кто знает, что будет после войны.
– Запомню. Но… я бы очень хотел помочь тебе выбраться отсюда.
– Зачем? Мы ведь уже обо всем переговорили.
– Если не хочешь служить в армии, есть гражданские должности, и я бы мог похлопотать…
– Нет, Саша, нет.
– Послушай, Анатолий, как бы ни закончилась война, тебе нужно постараться остаться здесь. Ты же лучше меня знаешь, что тебя ждет на Родине.
– На Родине меня ждет сын.
– Надеешься,
– Конечно, нет. Прощать не их стиль. Да я ни в чем перед ними и не виноват. Хотя л'aгеря мне, конечно, не избежать, разве что произойдет чудо и Савл превратится в Павла. Но… все когда-то кончается. И сроки, и жизнь вождей.
– К сожалению, наша жизнь тоже.
– Да. Наша – в первую очередь. Прощай, брат. Желаю победы.
Они обнялись и простились. Навсегда.
9
Александр Викторович Шабельский, подполковник первой дивизии Русской освободительной армии, под командованием генерал-майора Буняченко принимавший участие шестого – седьмого мая сорок пятого года в боях за освобождение Праги, был расстрелян солдатами СМЕРШ десятого мая в госпитале вместе с сотнями других раненых солдат и офицеров власовской армии, освобождавших чехословацкую столицу от немцев.
Анатолий Викторович Шабельский был освобожден из немецкого лагеря американскими войсками, что считалось для русских военнопленных отягчающим вину обстоятельством. Из немецкого лагеря его перевезли в русский проверочно-фильтрационный, и каждый из оказавшихся в нем обязан был доказать свою невиновность в сотрудничестве с немцами. Обвинение в предательстве Родины для военнопленных не отменялось, и победители в связи с победой автоматически амнистированию не подлежали, сотрудничество же с немцами являлось дополнительной криминальной статьей и каралось расстрелом или, в лучшем случае, каторгой.
Анатолия Викторовича допрашивал лысый, маленького роста, с усталыми глазами немолодой майор НКВД.
– Расскажите, как вы попали в плен? – спросил он отрывисто, не глядя на Шабельского.
– Я был контужен, очнулся уже в плену.
– Кто может подтвердить обстоятельства вашего пленения?
Шабельский задумался.
– Записываю: свидетелей нет.
– Но, позвольте…
– Я вас слушаю.
– Я потерял сознание и не могу знать, как меня взяли в плен и кто при этом присутствовал.
– Я уже это записал, свидетелей не имеется. Кто может подтвердить в лагере ваше сотрудничество с немцами?
– Я с немцами не сотрудничал…
– Кто может это подтвердить?
– Но… никто не может подтвердить, что я сотрудничал.
– Меня интересуют свидетели. Люди, фамилии.
– Товарищ майор, даю вам слово офицера, что не нарушал присяги, никого не предавал и не сотрудничал с немцами. Но я не понимаю, как могу это вам доказать.
– Гражданин Шабельский, с вашей биографией, – майор постучал папкой с его делом по столу, – я бы посоветовал вам прямо отвечать на поставленные вопросы. Повторяю, кто может подтвердить вашу невиновность?
– Не знаю… надеюсь, любой из тех, с кем я находился в лагере.
– Записываю:
– Ну хорошо, спросите, например, капитана Федотова или… майора Лебедева…
– Почему именно их?
– Вы просите назвать фамилии.
– Почему вы назвали именно эти фамилии?
– Я близко общался с этими офицерами и могу, в свою очередь, засвидетельствовать их высокий моральный дух, любовь к Родине и…
– Расскажите, как вы были завербованы во власовскую армию?
– Я не был завербован во власовскую армию.
– У вас есть родственники за границей? – спросил вдруг лысый майор и впервые в упор посмотрел на Шабельского.
Он не мог солгать, у него бы не получилось, да и, если они задают этот вопрос, значит, уже знают. И он ответил:
– Да. У меня есть брат Александр Викторович Шабельский, он живет в Париже.
– Вам известно, что ваш брат сотрудничал с Власовым и занимался вербовкой советских офицеров в так называемую Русскую освободительную армию?
– Да, мне это известно.
– Как давно вы сотрудничаете с немцами? – снова спросил майор, и глаза его, утратив усталость, загорелись беспощадным огнем.
– Я уже отвечал вам…
– Хватит играть в кошки-мышки! – рявкнул майор и изо всех сил стукнул кулаком по столу. – Кто еще из военнопленных был завербован вместе с вами? Имейте в виду, нам все известно! На вас имеются свидетельские показания, в том числе и названного вами майора Лебедева, о вашей фашистской деятельности в немецком лагере, и только честное признание с вашей стороны может смягчить вашу участь! Предупреждаю, если будете запираться, вам и вашим близким грозит высшая мера наказания!
– У меня нет близких, – медленно сказал смертельно побелевший Анатолий Викторович. – Моя семья была… погибла в двадцатом году. У меня никого нет, – сказал он как можно спокойнее.
– А у нас другие сведения! – ввинчивая свой стальной взгляд в Шабельского, продолжал пытку майор.
«Врет, – каким-то неведомым, шестым чувством понял Анатолий Викторович. – Никаких у них нет сведений, все врет. На пушку берете, товарищ майор». Он вдруг успокоился, почти развеселился.
– Улыбайтесь, улыбайтесь! Скоро вам будет не до улыбок! Фашистская шкура! Продажная собака! Немецкая гадина! – Майор зашелся в истерике.
Анатолий Викторович понял, что доказать свою невиновность майору, жаждавшему его расстрелять, так же невозможно, как невозможно лето превратить в зиму и наоборот, и перестал отвечать на его вопросы. Тот долго еще кричал, грозил и исходил пеной, но полковник Шабельский уже отрешился от надежд и предал себя в волю Божию.
Их повели на расстрел рано утром: его, капитана Федотова, майора Лебедева и двух солдат – одного, молоденького, совсем мальчишку, все время глупо улыбавшегося и не верившего, по всей вероятности, в то, что должно случиться через несколько минут, и другого, пожилого и угрюмого, глядевшего себе под ноги, на драные сапоги с высунутым большим пальцем… Вывели за ворота лагеря в жиденький перелесок к оврагу. Два смершевца уже докапывали неглубокую яму.