Русский Париж
Шрифт:
«Куклы. Они все куклы. И кукольную комедию ломают. Как отличить куклу? Очень просто: у нее улыбка всегда одна и та же».
Юмашев дождался, пока танцоры отдышатся после бурного танго. Кудрун перевернула пластинку.
— В честь русских гостей — русский соловей!
Хриплая пластинка закрутилась медленно, звук поплыл, потом набрала скорость, как немощное старое авто. Игорь сразу узнал голос. Та крестьянка со свекольными щеками у Дуфуни. Как ее? Левицкая.
«На заре ты ее не буди, на заре она сладко так спит!» —
— Впереди вас смерть — позади вас смерть. На холстине — вранья плакатного звон. Кто во брата стрелял — тому не посметь царским вороном стать в стае зимних ворон. Черный кус металла приучен дрожать в кулаке, где кровь превратилась в лед. Кто в сестру стрелял — тому не едать за ужином рыбу и сотовый мед!
Игорь навострил уши и стал похож на волка. Любовница поэта стояла рядом, держала его за руку. Она совсем не задохнулась в танце. Лишь разрумянилась чуть. Грамотно танцевала, красиво.
«О чем он?» Игорь слушал и не слышал стихов. Потная крепкая ладошка шоферши и летчицы все сильней сжимала его руку.
Он поднес руку стремительной дамы к губам, поцеловал и осторожно освободил — свою.
— Давайте послушаем стихи вашего…
Лили фыркнула. Вместо ее лица он увидел чуть голубоватую, бледную спину в вырезе блузы.
— Красиво и страшно, — сказал Игорь сам себе, вслух.
Юмашев услышал — через локти и головы. Подошел. Выдохнул в лицо Игорю перегаром. «Не шампанское — текилу пил. У Кудрун всегда много спиртного и ни шиша закуски».
— У вас такая дивная фактура. Вы прирожденный манекенщик. Вы двигаетесь так… — Юмашев дернул кадыком. — Такая грация!
— Хватит комплиментов! Я не дама!
— Вы очень мужчина. — Тонкая, оценивающая улыбка. — От слов — к делу. Приглашаю вас на работу в Дом моделей «Картуш и друзья»! Отвечайте быстро! Не думайте!
Русская отрывистая речь. Дух текилы. Качается, подвыпивший, веселый. Так вот какие они, знаменитости, вблизи. Простые люди. Такие же, как он.
— Да, — сказал Игорь и засмеялся.
Юмашев засмеялся в ответ.
Так стояли и хохотали. Будто на коверного в цирке смотрели.
Раздался грохот, звон. Это Лили Брен размахнулась и изо всей силы швырнула свои шоферские очки об пол. Ее любовник не прекратил читать. Мышцы щек напрягались, раструб глотки расширялся, голос перекатывался по залу булыжниками, вывернутыми из мостовой.
— Мне в себя не выстрелить. Волком вой. На ветру собачье горло дери. И свистит моя пуля над головой живой земли, сверкающей изнутри!
Лили метнулась к Игорю. Выплюнула ему в лицо:
— Вы мне ноги отдавили. Вы поганый тангеро.
Сунула ему в руки автомобильный шлем.
Стоял со шлемом в руках: глупо, странно. Шампанского, что ли, в шлем налить?
Жан-Пьер Картуш
— Готовим сейчас новую коллекцию. «Восток есть Восток». Колоссальная задумка. Будет фурор, успех. В Америку повезем! Вы будете вожаком! Ведущим! Черт, стал забывать русские слова…
Кудрун обнимала Лили за голое плечо, утешала. Крутые смоляные завитки на скулах. Коровьи глаза слез полны. Не впервые бабы плачут из-за него! Ишь, с лету такую летчицу, ведьму, обаял!
— Это я — чугун! Я — красная медь! Я — железные пули нижу на нить! Впереди вас смерть. Позади вас смерть. Значит, мать — убитую — мне…
Выкрикнул последнее слово яростно, бас ударился о потолок, рикошетом от паркета отскочил. Люстра зазвенела.
— Хоронить!
«Браво, браво, браво!» — затрясся в аплодисментах салон. Игорь надел шлем на Кудрун — она и пикнуть не успела. Стояла, ремешки шлема торчали над пупырчатыми, в бородавках, родинках и оспинах, щеками, беззвучно хохотала, булькала, хрипела.
— Ты смеешься, как алкоголичка. Тебе надо горло полечить. Тебе так идет эта шляпка!
Глава тринадцатая
К тощей девчонке, шансонетке Туту, ночью в ресторации Дуфуни Белашевича прицепился парень один, приклеился — не отодрать. Хвостом за нею ходил. За локотки хватал. Туту вырывалась. Набрала в рот слюны, но не плюнула наглецу в рожу — побоялась скандала. Марьяна Романовна, закатывая глаза так, что сквозь густые прижмуренные ресницы синели выпуклые восточные белки, пела, втиснув толстое тело в страстный выгиб рояльного бока.
«Все равно расскандалимся, — думала Мадо Туту, отпихивая пьяненького парня от себя, — утомил меня вшивый гамен».
Она не знала, русский он или француз. Ей было все равно. Парень изловчился, схватил ее рукой за шею. Туту извернулась и двинула его локтем в грудь. Парень упал, и вместе с ним упали со стола рюмки и разбились с озорным звоном.
— Mille diable! — завопил нахал по-французски. А потом добавил по-русски: — Не хочешь, французская лягушка.
Вскочил. Занес руку. Вместо поцелуя — жестокий, сильный удар кулаком. Будто с мужчиной дрался. Бил точно, безжалостно.
Туту не орала. Что толку орать.
Возились оба, кряхтели. Под глазом у Мадо вспухал кровоподтек.
Дуфуня подошел, грузный, сердитый.
— А ну вон отсюда! Позоришь мое заведенье!
Крепко сцепил запястье парня.
— Уползай подобру-поздорову, мышонок. Привечаю тебя, да ведь могу и пнуть сапогом. Не погляжу, что русский! Здесь хорошие русские собираются! Благородные!
— Благородные-е-е-е?! — гримасничал буян. — Ах, тут благородные-е-е-е?!
Дуфуня подтащил парня к двери, вышвырнул на улицу. Парень ударил кулаком в стеклянную дверь, разбил стекло. Кулак в крови. Облизал пальцы.