Русский Париж
Шрифт:
24 октября 1917 года Зинаида Гиппиус отметила в дневнике: «…готовится «социальный переворот», самый темный, идиотический и грязный, какой только будет в истории. И ждать его нужно с часу на час…».
Февральскую и Октябрьскую революции Гиппиус и Мережковский пережили в России.
О том «голодном, полном лишений времени» Зинаида Николаевна писала:
Не только молока иль шеколада, Не только воблы, соли и конфет — Мне даже и огня не очень надо: Три пары досок обещал комбед. Меня ничем не запутать: знакома Мне конская багровая нога, И хлебная иглистая солома, И мерзлая картофельная мга. И я ходил, ходил в петрокомпроды, Хвостился днями у крыльца в райком… Но и восьмушки не нашел — свободы Из райских учреждений ни в одном. Не выжить мне, я чувствую, я знаю, Без пищи человеческой в раю: Все карточки от Рая открепляю И в нарпродком с почтеньем отдаю…Многим кажется странным, что Гиппиус писала стихи от мужского лица. Сама она не давала объяснений, лишь говорила: «В этом еще одна моя тайна…».
Зинаида Николаевна и Дмитрий Сергеевич не пожелали обещанного большевиками «земного рая». Как рассказывали они своим друзьям в Париже, самыми большими мучениями для них оказались не голод и нужда, а тотальный террор, установленный новой властью в России.
Гиппиус и Мережсковский бежали из Петрограда в Гомель и в январе 1920 года нелегально пересекли границу.
В первые же месяцы эмиграции в печати появились их очерки, рассказы, отрывки из дневников, полные ненависти к советской власти. Но о России и Гиппиус и Мережковский всегда вспоминали с любовью.
В Париже Зинаида Николаевна писала:
Она не погибнет, — знайте! Она не погибнет, Россия. Они всколосятся, — верьте! Поля ее золотые. И мы не погибнем, — верьте! Но что нам наше спасенье: Россия спасется, — знайте! И близко ее воскресенье…«Патриархи русского Парижа» — так называли соотечественники Гиппиус и Мережковского в 20-х годах прошлого столетия. Они стали своеобразным центром для многих эмигрантов-соотечественников.
Конечно, квартира на рю Колонель Бонне, 11-бис не могла вместить всех желающих. Но вероятно, что большинство литераторов, художников, артистов, ученых, — выходцев из России, осевших в Париже, побывали здесь.
Не все они стали единомышленниками и друзьями. Случались и конфликты, и споры, и обиды, и разрывы отношений.
По свидетельству современников, Гиппиус и Мережковский стремились покровительствовать молодым литераторам. Возможно, поэтому считали вправе разговаривать с ними, словно с учениками. Кому-то это не нравилось.
Порой и представители старшего поколения русских эмигрантов упрекали Гиппиус и Мережковского в надменности и в желании возвысить себя над другими писателями. Но все же от приглашений на воскресные писательские чаепития к Гиппиус и Мережковскому мало кто отказывался.
На этих литературных встречах авторы знакомили со своими работами, обсуждались многие жизненно важные для русской диаспоры вопросы.
Воскресные встречи на квартире у Гиппиус и Мережковского прекратились, лишь когда Париж оккупировали гитлеровские войска.
Поэт и публицист Георгий Адамович писал о Гиппиус: «…она была человеком без «музыки» и хорошо это знала. «Музыка» была в нем, в Мережковском; странная, бедная, какая-то отрешенная, не то аскетическая, не то скопическая, но несомненная, и при их теснейшем, чуть ли не полувековом умственно-литературном сотрудничестве, она многое от него переняла, — и, переняв, осложнила. Она перестроила себя на его лад, но при этом осталась собой, не поддавшись ничему, сколько-нибудь похожему на подобие «музыки», ничему такому, что обычно приводит к дешевой слащавости или певучести…
Она хотела «того, чего нет на свете»… умом, разумом, рассудком стремилась к тому, чего умом, рассудком, разумом достичь нельзя».
Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский познакомились в 1888 году. Ей было 19, ему — 23 года. А через несколько месяцев они поженились.
В книге «Дмитрий Мережковский» Зинаида Николаевна писала: «Мы с Д. С. так же разнились по натуре, как различны были наши биографии до начала нашей совместной жизни. Ничего не было более различного, и внешне, и внутренне, как детство и первая юность его — и мои… разница наших натур была не такого рода, при каком они друг друга уничтожают, а, напротив, могут и находят между собою известную гармонию. Мы оба это знали, но не любили разбираться во взаимной психологии».
Их семейный путь длился 52 года. Они пережили несколько войн и революций, голод и унижения, забвение на родине, собственные тяжелые ошибки, зависть коллег. Творчество помогало им преодолеть все это.
Большинство произведений Гиппиус и Мережковского были написаны в Париже. Не удивительно, ведь здесь прошла основная часть их творческой и совместной жизни.
Незадолго до начала Второй мировой войны Зинаида Николаевна заявила журналисту, что она и Дмитрий Сергеевич благодарны Парижу за творческое вдохновение, за встречи, подаренные им, и даже за соблазн и трудности.
Литературный критик Аким Волынский писал: «…Гиппиус была не только поэтессой по профессии. Она сама была поэтична насквозь… Культ красоты никогда не покидал ее ни в идеях, ни в жизни».
Волынский как-то заметил, что Зинаида Николаевна не любит перечитывать свои давние стихи. А литературный секретарь Гиппиус и Мережковского Владимир Злобин отмечал, что в конце пути Зинаида Николаевна частенько просматривала ранние работы, над которыми засиживалась подолгу, словно искала в своих строках тайный смысл.
Через несколько дней после смерти Мережковского Гиппиус отыскала раннее стихотворение, написанное от мужского лица:
Мой друг, меня сомненья не тревожат. Я смерти близость чувствовал давно. В могиле, там, куда меня положат, Я знаю, сыро, душно и темно. Но не в земле — я буду здесь, с тобою, В дыханьи ветра, в солнечных лучах, Я буду в море бледною волною И облачною тенью в небесах. Покоя жду… Душа моя устала… Зовет к себе меня природа-мать… И так легко, и тяжесть жизни спала… О, милый друг, отрадно умирать!.