Русский роман
Шрифт:
«Я — замерзший во льду мамонт, — сказал он мне, и кусочки еды полетели во все стороны из его рта, когда он засмеялся. — Тот, кто разморозит меня, обнаружит, что я еще пригоден в пищу».
За время своей жизни, этот «крохотный миг эволюции», он успел увидеть исчезновение больших орлов в небесах над нашей Долиной, повстречаться с животными, понимающими человеческий язык, и услышать трели черных дроздов, покинувших свою родину в холмах Нижней Галилеи, чтобы перелететь в нашу деревню.
В ту пору его мозг был еще цел, округл и надежно защищен плотинами и валами. Болезнь еще не прорубила в нем свои еретические пути. Но и тогда, в юности, он чувствовал тщету всего сущего. Великий «Путь моря», по которому пересекали нашу Долину отряды завоевателей и купцов, был не более чем ничтожной царапиной на коре Земли. Некогда неприступный, окруженный
Сейчас он завидовал первобытному человеку, который не слышал голоса, повелевшего: «Пойди из земли твоей и иди в землю, которую Я укажу тебе» [162] . Человеку, который пришел в девственную страну, не тронутую ни кровавыми следами совокупления, ни крохотными отпечатками верности и любви. «Его вели лишь жажда и голод, да еще та наивная тяга к влажной теплоте по имени жизнь, которая по сей день сохранилась в каждой живой клетке».
А еще он завидовал Мешуламу, который был совершенно равнодушен к гигантскому размаху крыльев времени и следовал за его полетом лишь с того дня, когда отцы-основатели поселились на земле Долины. Мешулам не понимал процессов увядания и распада, закрывал глаза, чтобы не видеть отполированные до белизны кости, окаменевшие страусиные яйца и обломки огромных раковин. Все, что предшествовало основанию деревни, казалось ему длинной и бессмысленной вереницей отрицательных чисел.
162
«Пойди из земли твоей…» — неточная цитата из: Бытие, 12:1. Повеление Бога праотцу Аврааму идти в Ханаан, с чего началась история еврейского народа.
«Мешулам думает, что это отцы-основатели выгнали отсюда первобытных людей и болотные растения, отравили мастодонтов и пещерных медведей, скосили тропические заросли и оголили землю, застенчиво ожидавшую их, как дрожащая невеста», — сказал Пинес.
«Застенчиво ожидавшую… Кого? Кого? Кого?» — напевал старый учитель тонким, насмешливым голосом. Под конец жизни он постиг все прелести сарказма. Теперь он понимал, что земля попросту стряхивает с себя покрывало ничтожных человеческих выдумок.
«Эта выдуманная земля — просто лоскутное одеяло, сшитое из наших сказок и легенд, — сказал он. — Тонкая пленка, под которой скрывается одно лишь свидетельство человеческого самомнения. А весь наш земной шар — просто ничтожная крупица пыли на краю третьестепенной галактики».
«Земля обманула нас, — сообщил он мне с похотливой улыбкой. — Она не была девственной».
39
Сейчас, постаревший, грузный и полуслепой, Пинес обрел способность проникать мысленным взором в такие просторы космоса и глубины земли, что его порой охватывало головокружение и он падал без сознания на пол, среди остатков недоеденных котлет, засушенных гусениц и сухих хлебных корок. Именно в таком состоянии обнаружил его Мешулам, когда заявился к старому учителю в невероятном потрясении от обнаруженных им новых исследований, посвященных как раз нашей деревне.
Он поднял Пинеса, привел его в чувство, уложил в кровать, гневно помахал перед ним в воздухе одним из многочисленных журналов, которые выписывал, и потом сунул его учителю под нос. То был выпуск под названием «История Страны Израиля и ее заселения», и на его обложке красовалась большая, розоватая и загадочная рыба, обвивавшая Пещеру Праотцев [163] таким манером, что ее нос утыкался в чешуйки ее же хвоста.
— Теперь они заявляют, что в Долине вообще не было болот! — с яростью воскликнул Мешулам. — Они, видите ли, произвели новое исследование!
163
Пещера
Седая голова и искривленные пальцы придавали Мешуламу сходство с раздраженным стервятником. Он лихорадочно перелистывал страницы, пока не добрался до нужной статьи, которая называлась «Болота Долины — миф и действительность», и начал читать, перепрыгивая со строчки на строчку дрожащим от волнения пальцем:
— Вот! «Преследуя определенные воспитательные и политические цели, сионистское движение превратило Изреельскую долину в символ сплошной заболоченности, малярии и смерти и, по сути дела, сделало из ее освоения свой героический миф. В действительности 99 процентов земель этой долины никогда не были заболочены».
Пинес, которого восторженные журналисты уже тогда называли «одним из последних пионеров Изреельской долины», немедленно узрел в словах Мешулама тот рычаг, который может поднять его из обморочной трясины ереси, тот якорь, уцепившись за который он сумеет защититься от головокружительных превращений пещер во времени и их вероломных соскальзываний в пространстве, чтобы вернуться к прежней, знакомой и надежной вере.
— Продолжай, — взволнованно сказал он.
— «Факты свидетельствуют, что к началу заселения Изреельской долины болота занимали в ней весьма незначительную площадь, — читал Мешулам, — и это полностью противоречит той картине, которую рисуют источники, работавшие на создание Мифа о Болотах. Истинный размер этих болот был невелик, но сила их воздействия на воображение была огромна».
Слова «сила воздействия на воображение» Мешулам повторил несколько раз, со сдержанной яростью. Он отхлебнул чаю и, немного успокоившись, сообщил, что «эти невежды, которые именуют себя историками», хватаются даже за воспоминания его отца и Элиезера Либерзона, «чтобы подкрепить свою лживую картину», но делают это обманным путем, потому что «выхватывают нужные им слова, пропуская все остальное».
— Но они не знают, с кем они имеют дело! — угрожающе выкрикнул он в пустоту комнаты. — У меня есть все документы и все доказательства. Не зря я годами собирал эти бумаги, пока вы все надо мной смеялись. Вот, — продолжил он, отдышавшись и указывая на злополучный журнал. — Вот что они пишут о моем отце, эти лжецы. — И снова начал читать: — «Перед тем как основать поселение, группа пионеров отправилась осмотреть местность. Один из них, некто Циркин, известный под прозвищем Гитара, пишет в своих воспоминаниях: „Мы спустились к первому болоту. Здесь росла группа зеленых и свежих ив. Знатоки объяснили нам, что таких болот не следует бояться, потому что воду можно спустить с помощью обыкновенных канав и никакого болота больше не будет“». «Гитара» — с отвращением процедил Мешулам и глянул на Пинеса, чтобы убедиться, что тот тоже возмущен.
— Читай, Мешулам, читай дальше, — нетерпеливо сказал Пинес.
— Сейчас я прочту тебе, что на самом деле писал отец и что не процитировали эти так называемые исследователи, — объявил Мешулам и раскрыл книгу воспоминаний своего отца, всем нам знакомый зеленый том под названием «Дороги отечества», который он сам собрал, напечатал и подарил каждой семье в деревне за несколько лет до того. — «Мутная вода стоит в кустах и ямах и покрывает все вокруг толстым зеленым пластом, в котором кишат всевозможные паразиты». — Он перевернул страницу и нашел знаменитый отрывок, который был даже в свое время опубликован в газете «Молодой рабочий» и в детских хрестоматиях. — «Мы смотрели на эти зеленые озера с их зловонной водой, и в душе нашей не было радости. Камыш выше человеческого роста, густой и зеленый, и болото — тоже зеленое, глубокое и затягивающее, и много других болот, больших и малых, и всюду кишмя кишат комары».
В тот же вечер, когда я, уже вернувшись с кладбища, помогал Аврааму на молочной ферме, Мешулам объявился и у нас. Перекрывая вой электромоторов и оглушительные хлопки компрессора, он громко рассказывал мне, Аврааму и скептически слушавшим коровам, как наши отцы-основатели, стоя «по пояс в топкой жиже», прокладывали керамические дренажные трубы по методу профессора Бройера, «отводили проклятую воду», распевая при этом гимн пионеров «Я с лягушками, как дома», и «тряслись всем телом от лихорадки».