Русский транзит-2 (Образ зверя)
Шрифт:
Только его секретарша Екатерина Сергеевна и могла в эти последние месяцы утешить Игоря Сергеевича. Увы, времена молоденьких аспирантш и соискательниц безвозвратно ушли.
А как было хорошо когда-то изображать из себя льва! Прежде, так сказать в великие и незабвенные времена, он всегда мог себе позволить запереться в директорском кабинете с какой-нибудь из подающих недежды сотрудниц, беззаветно влюбленных в науку и, естественно, в жреца этой науки. Там он по-барски угощал ее коньяком и конфетами, жаловался на проклятую заграницу, от которой ему отбоя нет: все приглашают и приглашают... Потом прозрачно намекал на вдруг возникшее у него ощущение единства душ и со смехом, словно
В случае возмущенного отпора со стороны обольщаемой, он сначала все сводил к немного неудачной, но зато веселенькой шутке, так сказать, к невинной шалости, а потом, в течение всего каких-нибудь двух месяцев выводил щепетильную в межзвездное пространство - за ворота института с более чем сдержанной характеристикой и телефонными разговорами о полной профессиональной непригодности.
Сотрудницы, поверившие на кабинетном диванчике в единство душ, или, по крайней мере, только сделавшие вид, вскорости защищали свои работы на ученых советах и, в общем, совсем неплохо устраивались как на рабочем месте, так и в личной жизни, поскольку многие из молодых специалисток могли вдруг оказаться в первых рядах на получение ведомственной жилплощади, и это, безусловно, было хорошим подспорьем молодым семьям. Да, Игорь Сергеевич старался не забывать своих... Это случилось два года назад.
Как-то на одном из многочисленных институтских собраний он высмотрел русоволосую, крепкую девицу, страшно активную, бывшую в студенческие годы, вероятно, комсомольским вожаком.
Месяца два Игорь Сергеевич с интересом и благосклонностью приглядывался к этой самой Оксане Николаевне, прежде чем выдвинуть ее в профсоюзные лидеры. Старику хотелось, чтобы сия налитая пьянящей легкостью молодость и уверенная в себе красота находились как можно чаще рядом с ним... Нет, даже не так: он просто желал их всегда иметь при себе.
И он стал носить заграничные клетчатые пиджаки и делать романтические прически в салоне на Невском: седина была ему очень к лицу. Игорь Сергеевич теперь много шутил, мягко улыбался и говорил притчами.
Оксана смотрела на него своими блестящими черными глазами и смеялась, обнажая крупные жемчужины ровных, как с рекламной фотографии, зубов. Теперь они сидели в президиуме рядом, и он ощущал терпкий и пряный запах ее молодого тела.
Вела себя Оксана очень смело и независимо. И совсем не потому, что, как это обычно бывает, у нее где-то там, дома, в унылой коммуналке мог быть муж скажем, бледный и жалкий, не признанный никем художник или, того хуже,плаксивый графоман (у таких женщин мужья если и могли быть, то лишь в качестве недоразумения, так сказать, довесков, словно специально дарованных им судьбой, дабы немощь и тщета оттенила их блеск и великолепие),- а потому, что так уж она была устроена: законная дочь полей, холмов и синего неба, безоглядно парящая над миром и не сознающая себя...
Игорь Сергеевич готовился долго: загорал у себя на даче, зарабатывая новые родинки на дряблом пергаменте плеч, делал упражнения: приседал, треща, как валежником, суставами, лежа на спине, с одышкой крутил велосипед... Лицо его посвежело, живот, и без того вполне приличный для его возраста, перестал давить на нижние пуговицы сорочки.
Было лето, и в институте стояла тишина мертвого сезона. Как бы совершенно неожиданно для себя, после какой-то утомительной конференции Игорь Сергеевич увез Оксану Николаевну к себе на дачу только на часок и... отпустил хмыкнувшего шофера. Там он, расслабившись (жена была где-то на вольной охоте в Москве), начал играть в патриция, благородного, маститого и властного.
Оксана Николаевна искренне восторгалась
Потом он провел ее в дом и поставил на стол яблоки и коньяк. Оксана все время заливисто смеялась и пила столько же, сколько пил сам Игорь Сергеевич. При этом она совсем не морщила носа и не кривлялась, мол, ой-ой, что вы, что вы, я не пью вина...
Игорь Сергеевич просто млел. Он был на вершине блаженства: вечер сулил ему неисчерпаемую радость. Как обычно, словно понарошку, он едва заметно начал осторожно приставать к Оксане, которая, казалось, этого даже не замечала.
Наконец, расслабившись, Игорь Сергеевич медоточиво сообщил Оксане Николаевне о только что возникшем у него пресловутом ощущении единения душ. Но Оксана только пожала плечами. Она сидела, мечтательно глядя куда-то вверх невидящими глазами, и странная едва уловимая улыбка нежно блуждала по ее губам. Сердце Игоря Сергеевича вдруг гулко и невыносимо тяжело застучало ему прямо в уши, мешая слушать где-то тут в густой неподвижной кроне не на шутку распалившегося соловья...
– Игорек, а женилки твоей хватит?
– со смехом спросила Оксана Игоря Сергеевича, когда он, совсем потеряв рассудок, стал валить Оксаночку на мягкую кожу дивана, пытаясь погасить ее пылающие красным соком девичества губы своими синевато-желтыми, хищно и жадно вытянутыми. При этом трясущейся рукой он все время пытался нащупать потайные проходы в минных полях на переднем крае обороны Оксаны Николаевны.
И тут Игорь Сергеевич остыл. Навсегда остыл...
И после сего случая у него не то что на длительное время расстроилось ЭТО, а как-то вдруг сразу совсем перестало получаться с женщинами. Вообще перестало...
Даже с секретаршей Екатериной Алексеевной, которая при этом отчаянно жалела Игоря и говорила, что ей с ним и так, безо всего этого хорошо. Игорь Сергеевич прямо в голос матерился, а Екатерина Алексеевна, вдрызг измученная бесплотными (именно бесплотными, то есть вялыми) попытками, плакала, сидя у него в ногах.
О, как он был одинок и несчастен!
А эта Оксана ходила с гордо поднятой головой по институтским коридорам и с усмешкой смотрела ему прямо в глаза. Обычно, завидев ее в конце коридора, Игорь Сергеевич начинал позорно метаться и потом исчезал (прятался!) в каком-нибудь из кабинетов. И горе было Игорю Сергеевичу, если сия нахалка вдруг заходила в этот кабинет и от неожиданности начинала смеяться, с почти животным любопытством глядя на смертельно раненного льва, словно говорила: "Довольно, я видела твое смятение!"
Ах, он боялся ее, боялся и ничего с этим не мог уже поделать...
И вот все последнее время, робко поглядывая на академический Олимп, он только и утешался грядущим посвящением в боги. А теперь лопнула надежда на последнее в этой жизни утешение: он никогда уже не станет академиком...
Да, он подозревал, что груз или называемые отходы металлургического производства совсем не то, ну, или не совсем то. Что есть в этом деле двойное дно. Нет, неспроста ему всучили эту экспертизу да еще и намекнули, что от ее результатов зависит его будущее. Знали о его планах и надеждах... Ха-ха, будущее!!! Да какое будущее есть у старика?! Гроб, мрамор надгробия, золото лжи "Дорогому товарищу и другу" по трауру лент от недоброжелателей, потирающих ладони на веселой пирушке по поводу его безвременной кончины...