Русский узел. Стихотворения и поэмы

Кузнецов Юрий Поликарпович

«Живу на одной половице…»

Живу на одной половице С судьбой без последней страницы, С туманом морским и табачным, С бурьяном степным и чердачным, С краюшкой, которая скачет, С подушкой, которая плачет… Дыра от сучка подо мною Свистит глубиной неземною. 1974

Шорох бумаги

Не шелест ночного оврага, Не пение игл на сосне, Во тьме зашуршала бумага — И тьма шевельнулась во мне. Ударил из тьмы поколений Небесный громовый раскат — Мой предок упал на колени… И я тем же страхом объят. 1974

Гимнастерка

Солдат оставил тишине Жену и малого ребенка И отличился на войне… Как известила похоронка. Зачем напрасные слова И утешение пустое? Она вдова, она вдова… Отдайте женщине земное! И командиры на войне Такие письма получали: «Хоть что-нибудь верните мне…» И гимнастерку ей прислали. Она вдыхала

дым живой, К угрюмым складкам прижималась, Она опять была женой. Как часто это повторялось! Годами снился этот дым, Она дышала этим дымом — И ядовитым, и родным, Уже почти неуловимым. …Хозяйка юная вошла. Пока старуха вспоминала. Углы от пыли обмела И — гимнастерку постирала. 1974

Четыреста

Четыре года моросил, Слезил окно свинец. И сын у матери спросил: — Скажи, где мой отец? — Пойди на запад и восток, Увидишь, дуб стоит. Спроси осиновый листок, Что на дубу дрожит. И сын на запад и восток Послушно пошагал. Спросил осиновый листок, Что на дубу дрожал. Но тот осиновый листок Сильней затрепетал. — Твой путь далек, твой путь далек, — Чуть слышно прошептал. — Иди куда глаза глядят, Куда несет порыв. — Мои глаза давно летят На Керченский пролив. И подхватил его порыв До Керченских огней. Упала тень через пролив, И он пошел по ней. Но прежде чем на синеву Опасную шагнуть, Спросил народную молву: — Скажи, далек ли путь? — Ты слишком юн, а я стара, Господь тебя спаси. В Крыму стоит Сапун-гора, Ты у нее спроси. Весна ночной миндаль зажгла, Суля душе звезду, Девице — страсть и зеркала, А юноше — судьбу. Полна долина под горой Слезами и костьми. Полна долина под горой Цветами и детьми. Сбирают в чашечках свинец Рои гремучих пчел. И крикнул сын: — Где мой отец? Я зреть его пришел. Гора промолвила в ответ, От старости кряхтя: — На полчаса и тридцать лет Ты опоздал, дитя. Махни направо рукавом, Коли таишь печаль. Махни налево рукавом, Коли себя не жаль. По праву сторону махнул Он белым рукавом. Из вышины огонь дохнул И грянул белый гром. По леву сторону махнул Он черным рукавом. Из глубины огонь дохнул И грянул черный гром. И опоясалась гора Ногтями — семь цепей. Дохнуло хриплое «ура», Как огнь из-под ногтей. За первой цепью смерть идет И за второю смерть, За третьей цепью смерть идет И за четвертой смерть, За пятой цепью смерть идет И за шестою смерть, А за седьмой — отец идет, Сожжен огнем на треть. Гора бугрится через лик, Глаза слезит свинец. Из-под ногтей дымится крик: — Я здесь, я здесь, отец! Гора промолвила в ответ, От старости свистя: — За полчаса и тридцать лет Ты был не здесь, дитя. Через военное кольцо Повозка слез прошла, Но потеряла колесо У крымского села. Во мгле четыреста солдат Лежат — лицо в лицо. И где-то тридцать лет подряд Блуждает колесо. В одной зажатые горсти Лежат — ничто и всё. Объяла вечность их пути, Как спицы колесо. Не дуб ли на поле сронил Листок свой золотой, Сын буйну голову склонил Над памятной плитой. На эту общую плиту Сошел беззвездный день. На эту общую плиту Сыновья пала тень. И сын простер косую длань, Подобную лучу. И сын сказал отцу: — Восстань! Я зреть тебя хочу… Остановились на лету Хребты и облака. И с шумом сдвинула плиту Отцовская рука. Но сын не слышал ничего, Стоял как в сумрак день. Отец нащупал тень его — Отяжелела тень. В земле раздался гул и стук Судеб, которых нет. За тень схватились сотни рук И выползли на свет. А тот, кто был без рук и ног, Зубами впился в тень. Повеял вечный холодок На синий божий день. Шатало сына взад-вперед, Он тень свою волок. — Далек ли путь? — пытал народ. Он отвечал: — Далек. Он вел четыреста солдат До милого крыльца. Он вел четыреста солдат — И среди них отца. — Ты с чем пришел? — спросила мать. А он ей говорит: — Иди хозяина встречать, Он под окном стоит. И встала верная жена У тени на краю. — Кто там? — промолвила она. — Темно. Не узнаю… — Кто там? — твердит доныне мать. А сын ей говорит: — Иди хозяина встречать, Он под окном стоит… — Россия-мать, Россия-мать, — Доныне сын твердит, — Иди хозяина встречать, Он под окном стоит. 1974

«Глядишь на небо в час ночной…»

Глядишь на небо в час ночной. Скажи, о чем твой вздох глухой? Кого любил, того забудь, — Того насквозь прошел твой путь. Рожденный женщиной земной, Ты не заметил ничего, Что стоит взгляда одного На эти звезды в час ночной… 1974

«Пошла ты по красному лету…»

Пошла ты по красному лету И

встретила вихрь столбовой. Блуждал он по белому свету, А ты ему крикнула: — Стой! За эту великую дерзость Понес он тебя кувырком. Морщинами тело изрезал И волосы спутал клубком. С обрывками старой газеты И с пылью в холодном краю Смешал и развеял по свету Он детскую душу твою. 1974

Баллада о старшем брате

Он взял чемодан из фанеры И самый дешевый билет. Где-то на Сахалине Канул на много лет. Шляпу надел. Утратил Провинциальный стыд. Как соловей-разбойник, Зуб золотой блестит. Невеста и мать увяли, Когда он богатым стал, А младший брат отвернулся, Поскольку ворон считал. И вот в дорогом вагоне За дорогой билет Назад старший брат отпрянул, Смотрит — а дома нет. Душа перед ним возникла, Угасшая, как закат. — Тьфу, тьфу, — через зуб он сплюнул, — А где же мой младший брат? — Не знаю… — А что ты знаешь? — Что я у тебя одна. — Я взял бы тебя с собою, Но женщина — не верна. Он свистнул друзей забытых — Залаяли псы на, свист. Навстречу никто не вышел, И в воздухе свист повис. Он шляпу свою оставил И зуб золотой загнал. Еле наскреб на дорогу, Скверней которой не знал. Прошла седина сквозь годы. Забылся он странным сном, Что разгребает щебень Там, где стоял их дом. Хватил каблуком о землю. — Куда меня черт занес! — И, вихрь подымая, поезд Обратно его повез. Он ехал. Но путь обратный Такой получил разгон, Что с воем и свистом мимо Промчался его вагон. Да! С воем и свистом мимо Промчался его вагон. Успел он заметить женщину, В которую был влюблен. Едва он успел заметить Вернейшую из теней, Ее отшвырнуло вихрем, И он позабыл о ней. На мысли о младшем брате Себя он хотел поймать… Но правду о младшем брате Вам еще рано знать. 1974

Посещение

Гитара-балалайка, Победная струна. Достань гостям, хозяйка, Зеленого вина. Я топну, перетопну С пятки на носок. Я хлопну, перехлопну Запад о восток. Пускай шумит хозяин, Пустая трын-трава. Ребята, мы гуляем До самого утра. А чтобы спозаранку Не шибко горевать, Мы старую гулянку Не станем продлевать. А головой качнем И новую начнем. Мы топнем, перетопнем С пятки на носок. Мы хлопнем, перехлопнем Запад о восток. 1974

Яблоко

Околдовали яблоню в тиши Дремотные видения души. Но вдруг из сада столб огня взвился, То яблоко упало — в небеса. Поодиночке яблоки взлетали — Огня и аромата вертикали. Все улетели, но одно осталось, Со мною расставаться не решалось. В нем маленькая фурия сидела И, не мигая, на меня глядела. Душою я невольно потянулся За яблоком. Чего она глядит? Но впал я в сон и больше не проснулся… А яблоко возьмите, улетит. 1974

Детское признание

На хворостине я въехал на гору Парнас, Слышал Гомера, но тот оборвал свой рассказ. Это молчанье стоит до сих пор на земле. — Дать ему слово! — сказал чей-то голос во мгле. Тут хворостина возьми и заржи — в ассонанс Ей по ошибке откликнулся сонный Пегас. — Скверное время, — поморщился Гете и встал, Взял хворостину и ею меня отстегал. 1974

Завещание

I

Мне помнится, в послевоенный год Я нищего увидел у ворот — В пустую шапку падал только снег, А он его вытряхивал обратно И говорил при этом непонятно. Вот так и я, как этот человек: Что мне давалось, тем и был богат. Не завещаю — отдаю назад.

II

Объятья возвращаю океанам, Любовь — морской волне или туманам, Надежды — горизонту и слепцам, Свою свободу — четырем стенам, А ложь свою я возвращаю миру. В тени от облака мне выройте могилу. Кровь возвращаю женщинам и нивам, Рассеянную грусть — плакучим ивам, Терпение — неравному в борьбе, Свою жену я отдаю судьбе, А свои планы возвращаю миру. В тени от облака мне выройте могилу. Лень отдаю искусству и равнине, Пыль от подошв — живущим на чужбине, Дырявые карманы — звездной тьме, А совесть — полотенцу и тюрьме, Да возымеет сказанное силу В тени от облака… 1974

«За дорожной случайной беседой…»

За дорожной случайной беседой Иногда мы любили блеснуть То любовной, то ратной победой, От которой сжимается грудь. Поддержал я высокую марку, Старой встречи тебе не простил. И по шумному кругу, как чарку, Твое гордое имя пустил. Ты возникла, подобно виденью, Победителю верность храня. — Десять лет я стояла за дверью, Наконец ты окликнул меня. Я глядел на тебя не мигая. — Ты продрогла… — и выпить велел. — Я дрожу оттого, что нагая, Но такую ты видеть хотел. — Бог с тобой! — и махнул я рукою На неполную радость свою. — Ты просила любви и покоя, Но тебе я свободу даю. Ничего не сказала на это — И мгновенно забыла меня. И ушла по ту сторону света, Защищаясь рукой от огня. С той поры за случайной беседой, Вспоминая свой пройденный путь, Ни любовной, ни ратной победой Я уже не пытаюсь блеснуть. 1975