Русский закал
Шрифт:
– Послушай, ведь ты говорил, что в сельве много золотоносных рек и каньонов. А чем эта река хуже? Может, попытаем счастья и вернемся в Ла-Пас миллионерами!
Упоминание о золоте несколько взбодрило Хуана. Он, правда, сначала пожал плечами, пробормотал, что золоту больше делать нечего, как лежать и дожидаться нас, но идти стал быстрее, часто смотрел себе под ноги, загребал вместе с водой горсть мокрого речного песка и рассматривал его, растирая по ладони.
Не помню, на какой день пути это было, но стены ущелья в конце концов сомкнулись перед нами, образуя гигантский каньон. На его торцевой стене чернел вход в огромную пещеру, напоминающую штольню или тоннель метро. Из
Зачарованные открывшимся зрелищем, мы несколько минут стояли как вкопанные, глядя на ревущий водопад. Хуан перекрестился и сказал:
– Это пасть дьявола.
Отдаю ему должное, он весьма точно назвал это творение природы. Пусть будет Пасть Дьявола, и если здесь еще не ступала нога исследователя, то право назвать пещеру в каньоне принадлежит нам.
Дальше идти было некуда. Насколько было возможно, мы поднялись по стене каньона, нашли «полочку», поросшую кустарником, и там разбили лагерь. В этом забытом богом месте, где не смолкал рев падающей воды, мы провели три дня, и все три дня как сумасшедшие, мыли песок в поисках золота.
Несколько раз я предпринимал попытку подняться по стене к Пасти Дьявола, но мощный поток воды срывал меня, и я летел вниз, падая в бурлящую пену. Эти полеты вскоре стали приносить мне удовольствие, но осторожный Хуан предупредил меня:
– Он терпит тебя, терпит, но до поры до времени. Лучше не зли его.
– Кого его, Хуан?
Индеец не ответил, а я послушал его совета и не стал больше испытывать судьбу.
С утра до вечера мы руками, лопаткой, палками перекапывали черный, как уголь, грунт, часами выстаивали по колено в воде до ломоты в суставах, работали, как каторжники, но за все эти дни не нашли даже золотой крупинки. Мы выполняли эту сизифову работу с удивительной настойчивостью и усердием, потому что только золото, даже ничтожное его количество, могло стать оправданием всему нашему бессмысленному и опасному путешествию. Но нам предстояло испить горькую чашу разочарования до дна.
Каждую ночь нас будил жуткий крик птиц. Эти птицы жили в Пасти Дьявола, но взмывали в воздух только по ночам. Крик их был настолько громким, что заглушал рев водопада. Через несколько минут эти адовы крики, свист и клекот внезапно утихали, и вся стая черной немой тучей улетала куда-то за скалы. Мы не замечали, когда птицы возвращались обратно, до следующей ночи они прятались в многочисленных пещерах Пасти Дьявола. Никак нельзя было понять, чем эти птицы, напоминающие орлов, питались – ведь тут, в каньоне, не было ничего живого, чем бы могли поживиться эти странные и зловещие пернатые.
Хуана они пугали так, что каждую ночь, как только стая взмывала в воздух, он становился на колени и начинал молиться. Он доводил себя до исступления и бился головой о камни с такой силой, что я начинал опасаться, как бы он не повредил себе череп. Несколько раз я вскидывал карабин вверх и стрелял наугад, но не попал ни разу, и птицы, пикируя, едва не задевали нас огромными крыльями.
– Не надо! Не надо! – умолял меня Хуан, хватаясь рукой за горячий ствол. – Это слуги сатаны! Ты не сможешь убить их!
И снова начинал молиться, а я, глядя ошалевшими глазами на мечущиеся черные тени, усилием воли сдерживал порыв присоединиться к Хуану.
Утром каньон и Пасть Дьявола уже не казались такими мрачными, хотя при одной только мысли о предстоящей
Мы в основном питались пчелами. Эти насекомые, так же как осы и муравьи, водились вокруг нас в огромном количестве. Стоило утром выйти из палатки голым по пояс, как они в одно мгновение облепляли тело, покрывая его живой кольчугой. Я предположил, что их привлекала соль. Это открытие позволило изобрести простой и оригинальный метод добывания пчел. Я брал кружку, на дно ее насыпал немного соли и ставил на землю. Проходило минут пятнадцать, и кружка доверху наполнялась полосатыми насекомыми. Процесс приготовления блюда был не менее простым: ставил кружку на угли, тщательно перемешивая содержимое с той же солью, и когда пчелы немного поджаривались, внешне напоминая семечки, то их можно было употреблять в пищу. Правда, по вкусу это блюдо сильно смахивало на пересоленную тухлую рыбу, зато содержало большое количество протеина.
Хуан отдавал предпочтение древесным червям и быстро приобщил меня к этому блюду. В отличие от пчел, черви – деликатес местных аборигенов, в жареном виде они по вкусу напоминают кукурузные палочки. Пчелы, черви и вода – вот этим мы и питались в течение трех недель.
Мы проиграли, и это надо было признать. Мы не встретили Августино, мы не нашли его каньон, мы даже не окупили свои материальные и физические затраты несколькими граммами золота. Я поставил не на ту лошадку, и моя цель оставалась столь же далекой, как и в первый день прибытия в Ла-Пас.
Дорога назад была ужасна. Начался сезон дождей. Мокрые до нитки, оголодавшие, обессилевшие от голода и тяжелой физической работы, мы с трудом карабкались по скалам и прорубали дорогу сквозь колючие заросли. Полтора километра в день по такой дороге – это было еще очень хорошо.
Мы уже почти не разговаривали друг с другом. Говорить было не о чем. Никогда еще я не чувствовал себя таким слабым, никогда моя жизнь не казалась мне такой глупой и бессмысленной. Иногда на меня нападал приступ совершенно идиотского смеха, и я тихо хохотал, содрогаясь всем телом. Хуан даже не оборачивался. Апатичный, словно зомбированный, он машинально продолжал идти вперед, и уже ничто не вызывало его любопытства.
– У тебя есть семья, Хуан? – орал я ему в спину.
– Есть, – не оборачиваясь, отвечал он.
– А детишки?
– Есть.
– Сколько?
– Трое.
– А у меня нет ни жены, ни детей, ни мамы с папой. Один, как перст. Живу сам по себе! А ты не знаешь, зачем я живу? Зачем мне этот глупый Августино? Зачем мне его дочь? Не знаешь?
– Не знаю.
– Вот видишь. И я не знаю. А напрасно. Надо бы знать. Надо… Да вот только… эта коряга мешает…
Я хватался руками за колючие ветки, ломал их, если они поддавались, и проталкивал вперед свое исцарапанное, уставшее тело, едва прикрытое, в изодранной военной куртке. Вперед! Вперед!
На десятый или двадцатый день после того, как мы повернули назад, чувство голода притупилось, прекратились желудочные спазмы, но и резко упали силы. И земля перестала нас держать.
Сначала упал я. Карабкаясь по склону над рекой, я схватился за толстое дерево, которое оказалось насквозь прогнившим. Гигантский ствол легко накренился и выскочил из земли. Не успел я опомниться, как услышал в ушах свист и почувствовал в животе пустоту.
Я летел метров двадцать вместе с рюкзаком и карабином, ломая на своем пути ветви и лианы, срывая гигантские влажные листья, и в одно мгновение стал насквозь мокрым, будто в одежде нырнул со скалы в море. Этот полет продолжался несколько ужасных секунд, и за это время я успел мысленно распрощаться с жизнью.