Русское сердце
Шрифт:
— По распоряжению адмирала сэра Барти вы должны дать письменное обязательство о том, что не предпримете попыток оставить Саймонстаун до соответствующего приказа из Англии. Если вы откажетесь выдать такое обязательство, команда и офицеры будут отправлены на берег, как военнопленные, а шлюп займёт английский караул. Кроме того, сэр Барти распорядился, чтобы все паруса на шлюпе были отвязаны и судно обязательно стояло на двух якорях.
— Возможно, сэр Барти распорядился и в отношении снабжения моего экипажа? — спросил Головнин.
Офицер усмехнулся:
— Было
— Но будет ещё более странно и дико, если мои люди окажутся вынужденными голодать.
— Впрочем, сэр Барти сказал, что ваши люди могут работать и получать питание.
Головнин внимательно посмотрел на него.
— Мы не страшимся ваших пушек. Можете быть уверены, что нас не устрашит и голод.
Получив письменное обязательство, офицер отбыл на берег. Провожая его взглядом, Головнин сказал:
— Да, Англия не забывает своих друзей…
Плен был особенно тягостным из-за неопределённости, в которой все время находилась команда «Дианы». Какое решение примет английское правительство?
Барти на записку Головнина о том, что на судне окончился провиант, не ответил. На второе, уже резкое, настойчивое письмо он прислал ответ только через две недели, — несколько любезных фраз с пожеланием доброго здоровья. Это было издевательство.
Капитаны голландских кораблей, с которыми Василий Михайлович познакомился здесь и подружился, не скрывали своего возмущения поступками адмирала.
— Никто не посмеет упрекнуть вас, мистер Головнин! Барти заставляет вас бежать, он грозит вам голодной смертью…
Возможно, были среди этих людей не только доброжелатели. Ни на минуту Головнин не забывал об осторожности. Обычно он отвечал сокрушённо:
— У меня нехватит провизии даже на неделю пути…
Но вечерами он пристально вглядывался в горизонт, вслушивался в плеск зыби. Хотя бы надвинулись тучи, хотя бы грянул шторм! Погода, как нарочно, стояла ясная, тихая, ночи лунные. Пытаться уйти в такую погоду в океан было бы безрассудно…
Монотонным печальным звоном корабельные склянки отсчитывали часы; сменялись вахты, приходили и уходили иностранные суда, маршировала на берегу английская морская пехота… Одна за другой проходили недели.
В апреле исполнился год с того памятного дня, когда шлюп вошёл в Саймонстаун. Уже наступил май… Пёстрые ракушки и зеленоватые водоросли густо покрывали подводную часть шлюпа, как обычно покрывают обломки затонувших кораблей…
Как-то вечером в середине мая внезапно подул желанный норд-вест, и небо закрыли тяжёлые тучи.
Головнин вышел на палубу, осмотрелся. Близко чернел смутной тенью адмиральский фрегат. Ещё днём Василий Михайлович приметил, что паруса на нем не были привязаны. Большие военные корабли, стоявшие на якорях несколько дальше, ещё ремонтировались, они не могли пуститься в погоню. Оставалась ещё одна опасность: у входа в бухту курсировали два неизвестных судна, которые могли оказаться английскими военными кораблями. Впрочем, об этой опасности долго раздумывать не приходилось: если будет погоня, значит
Он кликнул Рикорда.
— Сейчас уходим, — сказал Головнин. — Вызвать всех наверх… Пусть все незаметно расположатся на палубе. Соблюдать полнейшую тишину… Мы выйдем из бухты под штормовыми стакселями [1] .
— Есть! — радостно воскликнул Рикорд и, словно самого себя уверяя, добавил тихо: — Я верю в счастье…
Ровный норд-вест вскоре сменился шквалом. Белые гребни волн звонко ударили в борт шлюпа. Рваные тучи спустились до верхушек мачт; сырой туман окутал всю бухту и берег. Именно о такой погоде мечтал Головнин. Однако в эту минуту, когда окончательно решалась судьба всего экипажа, голос его прозвучал по-будничному спокойно, так, будто слова команды были самыми обычными, повторенными уже много раз:
1
Стаксель — косой треугольный парус.
— Рубить канаты…
Он слышал короткий, приглушённый звук. Потом ощутимо дрогнула палуба, и под напором ветра судно медленно двинулось к середине бухты.
С небольшого баркаса, что стоял на якоре в тридцати метрах от «Дианы», усиленный рупором голос прокричал то ли в изумлении, то ли в испуге:
— Они уходят!.. Эй, на «Резонабле»!.. Пленные пытаются бежать!..
Головнин оглянулся на адмиральское судно. Сквозь клочья тумана он отчётливо видел, как там замелькали трепетные огни, по сигналу тревоги английские матросы бросились к пушкам. Пусть будет, что будет!
Порывистый ветер, казалось, стремился сорвать штормовые стакселя. «Диана» шла все быстрее, смутные силуэты английских кораблей возникали и таяли то с правого, то с левого борта…
Этот самый опасный участок пути, где столкновение с каким-нибудь судном казалось неизбежным, Головнин изучал в течение многих дней. Выйти из бухты или провести в неё судно Головнин смог бы теперь в любую погоду в самую тёмную ночь. Но корабли, приходившие в бухту, часто сменяли места стоянок. Перед вечером, пристально осматривая знакомые очертания бухты в подзорную трубу, Головнин старался запомнить местоположение судов. Если бы сейчас ему пришлось нанести на карту бухты тридцать или сорок точек, где брошены якоря, он сделал бы это в течение минуты и без ошибки. Однако некоторые суда могли переместиться, и дозорные могли не увидеть стоящий на пути корабль…
Прямо перед «Дианой» внезапно вырисовывается чёрная тень… Это — корабль. Остались минуты, и шлюп протаранит неизвестное судно. Головнин сам хватается за спицы штурвала.
— Лево на борт!..
Чёрный силуэт проносится у самого борта «Дианы»…
На какие-то секунды в просвете, меж рваных туч, открылись угрюмые высоты берега, — это был знакомый мыс. А дальше открывался безбрежный простор океана. Какое это счастье, — после бесконечного мучительного плена опять услышать гул океана!
До самого рассвета ни один человек на шлюпе не сомкнул глаз.