Русское слово в лирике XIX века (1840-1900): учебное пособие
Шрифт:
Здесь, вопреки грамматике, содержанием «мы» оказывается не «я и другой (другие)», а «ты и он». При этом в результате резкой смены точки зрения текста содержанием «он» по месту в речевом акте оказывается «я». Парадоксально нарушается правило, согласно которому местоимение «я» всякий раз обозначает то лицо, которое произносит слово «я». Здесь «я» («мы») произносит «он» [70] . Тютчев любит «монтаж точек зрения», что выражается и на смысловом, и на грамматическом уровне.
70
Лотман Ю.М. Там же. С. 555.
В денисьевском цикле обращает на себя внимание и полифония стилистических средств и скольжение всей стилистики его стихотворного
Раннее творчество Тютчева отличалось известной архаичностью слога: оно нередко напоминало стиль Державина. Вспомним его известные стихи о Наполеоне, написанные в 30-е годы:
Два демона ему служили,Две силы чудно в нем слились:В его главе – орлы парили,В его груди – змии вились…Ширококрылых вдохновенийОрлиный, дерзостный полет,И в самом буйстве дерзновенийЗмииной мудрости расчет.………………….В стихах более раннего периода творчества (до 50-х годов) заметна склонность Тютчева к использованию средств высокого стиля, в частности, стилистических славянизмов: по числу употреблений сравнительно с русизмами они приближались к равновероятным. Тогда как начиная с 50-х и позднее наблюдалось неуклонное сокращение использования стилистических славянизмов. Однако и в денисьевском цикле интимной лирики Тютчева они, в известной мере, используются. Ср. отдельные стихотворные строки:
Куда ланит девались розы.Улыбка уст и блеск очей?Все опалили, выжгли слезыГорючей влагою своей.Или:
То в гневе, то в слезах, тоскуя, негодуя,Увлечена, в душе уязвлена,Я стражду, не живу… им, им одним живу я —Но эта жизнь!.. О, как горька она!Нельзя не заметить, что в этих же стихотворениях поэт широко пользовался словами и синтаксическими конструкциями разговорной повседневной речи. Обращаясь к самому себе, поэт спрашивает:
Ты помнишь ли, при нашей встрече,При первой встрече роковой,Ее волшебный взор, и речи,И смех младенчески-живой?И что ж теперь? И где все это?И долговечен ли был сон?…Неожиданны и разговорно-обиходные усилительные формы речи: И страшно грустно стало мне…; быть до конца так страшно одиноку; такое горе, такая страсти глубина; спроси и сведай, что уцелело от нея? и т. д.
В стилистике отдельных выражений в строфах, как и в композиции стиха, Тютчев любил резко сталкивать противоположные реалии, обладающие контрастным стилистическим ореолом:
Толпа вошла, толпа вломиласьВ святилище души твоей,И ты невольно постыдиласьИ тайн, и жертв, доступных ей.В содержательном плане стихи денисьевского цикла автобиографичны. Они отражают подлинные события. Однажды Тютчев самокритично написал о себе, что он носит в себе «это ужасное свойство, не имеющее названия, разрушающее всякое равновесие в жизни, эту жажду любви…». Как свидетельствовал родственник Елены Денисьевой, Георгиевский, поэт сумел вызвать в ней не просто сердечный отклик, а «такую глубокую, такую самоотверженную, такую страстную любовь, что она охватила и все его существо, и он остался навсегда ее пленником» [71] . Светскими приличиями и общепринятым укладом семейных отношений в обществе того времени Е.А. Денисьева совершенно пренебрегала. Но, будучи религиозной, глубоко переживала все коллизии, связанные с теми тягостными внешними обстоятельствами, которыми сопровождались их отношения.
71
Цит. по: Кожинов В. Тютчев.
Особое восприятие стихотворного текста интимной лирики Тютчева создавалось не только благодаря смене точек зрения и употреблению пластов лексики из разных стилистических источников. Основная ткань лирических произведений создавалась с помощью специальных художественных приемов – тропов, сравнений, эпитетов, стилистических фигур. Это были те единицы изобразительного синтаксиса и поэтической семантики, с помощью которых поэтом достигался необходимый модальный фон.
Например, в качестве экспрессивного средства Тютчев широко использовал повторы и параллелизмы. Так, «при описании трагического горя, сквозящего в чертах любимого лица… Тютчев ограничивается прилагательным такой: «Такое слышалося горе! Такая страсти глубина!», и мы уже не читаем стихи, а слышим живой человеческий голос…» [72] . Точно то же сильное впечатление оставляют повторы в стихотворении «Есть и в моем страдальческом застое…»:
72
ТиняковА. Великий незнакомец // Тютчев:. Сб. статей / Под ред. А.А. Волынского. СПб., 1922. С. 18.
Лексический четырехчлен в заключении (страдать, молиться, верить и любить) усиливает впечатление звуковой, ритмичной гармонии стиха, поражающего не только силой выраженного чувства, но и своей музыкальностью, своей красотой.
Литературовед Л.В. Пумпянский отмечал: «Замечательной чертой поэзии Тютчева является обилие повторений, дублетов. Их роль в его творчестве так велика, что без этого небольшое количество его стихотворений, при внимательном анализе суживается еще, оказывается системой, слагающейся из немногих тем…» [73] Нельзя не заметить и неожиданных метафор Тютчева, и ярких запоминающихся антитез. Так, о «непостижимом этом взоре, / Жизнь обнажающем до дна», поэт сказал:
73
Пумпянский Л.В. Поэзия Ф.И. Тютчева // Урания. Тютчевский альманах. 1903–1908. Л., 1928. С, 10.
Подытоживая лирику денисьевского цикла биограф Тютчева К.В. Пигарев писал: «Тютчевым создан целый, ярко индивидуализированный и глубоко человечный лирический образ – «гордомолодой» женщины, «свой подвиг совершившей // весь до конца в отчаянной борьбе», «судьбы не одолевшей, // но и себя не давшей победить». Этот образ показан поэтом во всей конкретности своей жизненной судьбы и во всей сложности своих внутренних переживаний. Ни до, ни после Тютчева подобного образа в русской поэзии не было» [74] .
74
Пигарев К.В. Поэтическое наследие Тютчева // Приложение к кн. «Ф.И. Тютчев. Лирика». I, М., 1965. С. 300.