Русуданиани
Шрифт:
Однажды в городе появился некий богатый купец с большим караваном. Он преподнес царю богатые дары, больше и лучше которых не видывало око человеческое. В благодарность за это царь отвел ему лучшие караван-сараи вблизи своего дворца.
Прошло некоторое время. Явился один пастух и поднес царю прекрасных ягнят. Царь щедро одарил его в ответ. Но, на горе пастуху и на счастье царю, вместе с пастухом явились двое отроков неописуемой красы. Загляделся царь на них и спросил пастуха: «Твои эти отроки или чужие?» Тот отвечал: «Нет, государь, не мои они, но с малых лет я их усыновил и вырастил». Напомнили кого-то царю эти отроки, и запала, оказывается, ему в душу тайная мысль, но не сказал он ничего. Среди множества вельмож присутствовал там богатый купец, был и я как чужеземный гость. Велел царь и пастуху остаться на пиршестве. Купцу тоже приглянулись эти отроки. Когда царь кончил трапезу, все разошлись.
Возвратился к себе и купец, тот пастух жил неподалеку
Услышав такой ответ, купец понял, что пастух не прочь их продать, и сказал так: «Они не годятся в пастухи, и долго ты их у себя не удержишь. Продай их, деньги тебе больше пригодятся. Ты не запросишь столько, чтобы я заплатить не смог!» Пастух ответил так: «Я не могу назвать им цену, сколько душе твоей и богу угодно, столько и заплати».
Услышав такие слова, заплатил купец пастуху тысячу туманов и забрал отроков к себе.
Наутро мы снова собрались на царском дворе. Купец опять поднес царю богатые дары и сказал ему: «Сюда привела меня ваша счастливая судьба, и мне удалось здесь купить двух молодых слуг». Ничего не ответил царь, но по всему было видно, что это опечалило его. Он велел закончить трапезу раньше, и мы все покинули дворец.
Наутро никто не пригласил нас к царю. Ворота были заперты для всех, и было велено впустить во дворец только купца и пастуха. Тогда мы решили: «Наверное, купец показывает царю утаенные прежде товары, не желая, чтоб их видели другие. Но что делает там пастух? Ведь он не ювелир, чтобы разбираться в драгоценностях, и не так мудр и сведущ, чтобы распознать заморские камни. Что же ему там нужно?» Так мы гадали, пока обоих не вывели из дворца связанными: купца потом повесили, а пастуху отрубили голову.
Поднялись в городе ропот и тревога: «Что за беда разразилась над нами?! Радовались мы тому, что на престол взошел добрый и справедливый царь, а он безжалостно губит ни в чем не повинных людей, ни с кем не советуясь и никого не спрашивая. Не ждать нам дальше от него ничего хорошего!» На четвертый день царь вышел и приказал всех созвать. И попросили меня: «Ты, чужестранец, люб царю, он все простит тебе, ступай и спроси его: достойно ли царя то, что он сделал?»
Явились мы к царю. Встретил он нас, как всегда, приветливо, каждому указал свое место, а мне приказал сесть поближе к нему. И сказал я: «Не доверяю я тебе больше, царь!» — «Почему же?» — спросил он. «Несправедливо обходишься ты с чужеземными гостями. Клянусь тобой, по сей день я видел от тебя только справедливость и милость, каких не видывал от других царей. Твои вельможи говорят мне, что я не знаю и десятой части твоих добрых дел. Но, свершив столь много добра, как ты мог вопреки всему допустить злодеяние и почтенного мужа, который подносил тебе столько бесценных даров и каждый день осыпал тебя драгоценными камнями, схватить и повесить? Если ты захотел присвоить его сокровища, тебе не следовало его убивать; сладкими речами ты мог вынудить его ежедневно приносить тебе знатные дары, и я уверен, что обогатилась бы твоя казна. А из смерти его никакой пользы ты не извлек, кроме того, что пошла о тебе дурная слава и ни один чужестранец не станет тебе доверять. А пастух? У него ведь не было ничего. Несчастный, двух ягнят, с трудом добытых, и тех тебе преподнес, а ты схватил его и отрубил ему голову. Пусть бог не даст мне впредь быть свидетелем подобного и не оставит меня больше в этой стране! Не смилостивился ты над человеком, одарившим тебя драгоценностями, и нашел причину расправиться с ним. Не пощадишь ты и меня, если замыслишь против меня дурное».
Усмехнулся царь и сказал так: «Ты сожалеешь о них, ничего обо мне не зная. Не хотел я своими устами поверять о бедах своих, но, так как меня обвиняют в жестокости и жадности, выслушайте меня. И если я не прав, свершите надо мной то, что я свершил над ними.
Я родом не из этой страны и не родня [здешним] царям. Я родом из страны Шам [66] . Хоть и не звался я царем, но бог наделил меня всем. Звали меня Исмаил Чалаб. И был я настолько знатен [и богат], что люди, знавшие меня, говорили так: «Чем же царь превосходит его?!» Прожил я беспечально шестьдесят лет. И явилось мне какое-то дьявольское искушение, и господь бог отвел от меня свою милостивую длань. О том, что он желал для меня лучшего и потому послал мне испытание, я не знал — он лишь сам ведал о том. Мое состояние начало убывать. Если купцы ехали морем, их суда терпели крушение и товары гибли, а на суше на них нападали разбойники и грабили их.
66
Страна Шам (араб.) — Сирия.
Итак, нигде не имели успеха ни мои посланцы, ни мои товары. Обеднел я вконец. Затем случилось еще худшее. Остался я без вассалов, без слуг и без служанок: кто умер, кто разбежался. И подумал я: «Ведь все знали, где и как я жил, вдруг придет кто-то из знавших меня и увидит, каково мое положение, что он скажет?!»
Все я потерял, всего лишился. Остались у меня только жена и двое малых сыновей. Начал я странствовать из одного города в другой и не мог поселиться там, где меня знали. Был я вынужден оставить свою родину и перебраться в чужую страну, названия которой я даже не знал. Отыскал я на краю города заброшенное жилище, оставил в нем жену с малыми детьми, а сам ушел, раздобыл простое серебряное кольцо, снес его на базар, купил веревку и немного хлеба. Хлеб я отнес детям, а сам пошел в лес, срубил дерево, принес на базар и продал. На вырученные деньги купил я кое-что для нашего скудного ужина; поужинав, легли мы спать. Прожили мы так две недели. Утром я уходил в лес, рубил дерево, относил его на базар, продавал и так кормил свою семью.
Однажды, когда я притащил дерево на базар, почуял я сердцем беду, бросил дерево с веревкой там же и поспешил домой. Увидел я, что дети в одиночестве плачут, а матери не видно. Я спросил о ней, и они мне ответили: явился какой-то человек с большой свитой, с караваном груженых верблюдов и мулов, забрал он нашу матушку, а нас бросил здесь.
Заплакал я и стал бить себя по голове. «Как мне быть? — думал я. — Бросить здесь детей, чтобы отправиться на поиски жены?» Этого я сделать не мог. Одного сына взял на руки, другого усадил на спину и пустился по следам каравана. Шел я, но кого догонит пеший с двумя детьми?! Шел и шел я днем и ночью, пока сердце не подступило к горлу, обессилел я, ибо шел пятнадцать дней и ночей.
След привел меня к берегу реки. Через реку был переброшен узкий мостик. Был я утомлен и не решился перенести обоих детей. Оставил одного, другого взял на руки, перенес на тот берег и там усадил. Вернулся я за вторым, смотрю: его волк тащит. Не было у меня оружия, чтобы выстрелить, а догнать его я не мог. Стал я плакать и бить себя по голове. Так, плача и крича, я не заметил, как и второго сына волк утащил. Только услышал крик, оглянулся — мальчика нигде не было, унес его волк. Погнался за ним с плачем и криком, бежал из последних сил, но тщетно, ибо я был безоружен, и сказал я: «Да будет твоя воля, господи, худшей беды мне все равно не видать!» Утомился я от слез и стенаний, свалился и уснул. И увидел во сне, что нахожусь я на границе страны Лей и указано мне идти, пока не доберусь до царских чертогов, где суждено пасть оковам моих страданий.
Встал я, возблагодарил бога, что мне было делать?! И я побрел, не зная дороги, но провидение божье указывало мне путь. Шел я много дней и добрался до этого города. Спросил, где царский дворец. Горожане с насмешкой сказали мне: «Ступай, сегодня как раз царь оделяет нищих». Поверил я и пошел за ними. Когда показался дворец, мне сказали: «Вот он, мы дальше не пойдем, на это наложен запрет: кроме нищих, не пускают никого». Пошел я дальше. Царь сидел в шатре. Вся площадь утопала в грязи, много людей стояло в этой грязи и месило ее ногами. Схватили они меня, затащили в грязь и велели: «Меси!» Начали надо мной потешаться: «Для того ли ты торопился сюда?» Печаль овладела мною. Утомленный долгой ходьбой, я задыхался от усталости и досады. Выбившись из сил, осмеянный окружающими, проговорил я громко: «Бог всемогущ, он может вытащить человека из грязи и усадить его на царский престол». Царь сверху следил за нами. Услышав мои слова, он сошел вниз и обратился ко мне сердито: «Ты что, на трон мой заришься?» Схватили меня, повели и, закованного, посадили в выдолбленную колоду. Не желал я чужого престола, пришел только за милостыней, но меня никто ни о чем не спрашивал. Пребывая в таких мучениях, я продолжал славить господа. Всякий день приходил ко мне царь и говорил так: «Если можно тебя из грязи вытащить и на трон посадить, почему же тебя сейчас не вызволят?» Что мне было ответить ему; я уповал на бога, который может и унизить и возвеличить человека. Только от него я ждал спасения, больше мне не на кого было надеяться.
Пробыл я в заточении целый год. И не знал, что царь умер, до тех пор, пока не пришли горожане и не освободили меня. Видно, думали они, что судьбу царя решило мое предсказание. Столько прибыло людей, что я испугался, уж не замышляют ли они против меня дурного, иначе кто я для них, что толпятся они вокруг. Кто мне руки стал целовать, кто — ноги, а кто колени обнимать.
С великими почестями повели меня в баню, обрили голову, обмыли, нарядили в царские одежды, нарекли царем Ибреимом, увенчали короной и усадили на трон. Поздравили меня государи всех стран. Изо всех сил старались мне угодить, подданные мои любили и почитали меня, я отвечал им тем же. Я старался делать все то, что видел, слышал и знал о царях. И по сей день я не причинил зла ни богатым, ни нищим, можете спросить у них.