Ряд волшебных изменений милого лица
Шрифт:
– Старичок, говорят, ты сильно разбился?
Слухопроводимость столичной атмосферы должна рассматриваться учеными как особое физическое явление.
– Насмерть!
– ответил Стасик, не любивший сплетен, и устремился в студию.
Молодежная редакция готовила передачу о театре. Не о конкретном театральном коллективе, но о театре вообще, о немеркнущем искусстве подмостков и колосников, о его непростой философии и еще более трудной психологии. Стасика отсняли на прошлой неделе, он наговорил в камеру массу умностей: в умении красиво говорить он давно
Однако требовалось кое-что доснять. Стасик, например, хотел по-отечески побеседовать с теми, кто завалил ЦТ письмами с тревожным вопросом: "Как стать актером?".
Текста Стасик не готовил заранее, предпочитал экспромты, тем более что передаче еще клеиться и клеиться, можно будет случайные неточности или благоглупости триста раз переснять. Стасик лишь предупреждал режиссера и редактора о теме выступления, перечислял узловые моменты, а то и просто-напросто вставал перед камерой (или садился - зависело от фантазии режиссера) и начинал изливать душу. Душа его изливалась правильно, в приемлемом русле, мелей и водопадов в течении не наблюдалось. В студии сидела Ленка.
– Здравствуй, птица, - сказал ей Стасик. Всех, кроме мамули, женщин он ласково называл птицами, иногда - с добавлением эпитетов: сизокрылая, мудрая, склочная, красивая, злая - любое прилагательное, подходящее к случаю. Обращение было чужим, заемным, подслушал его в каком-то спектакле или в телевизоре, вольно или невольно взял на вооружение. Удобным показалось. В слове "птица" слышалась определенная доля нежности по отношению к собеседнице, и, главное, оно исключало возможную ошибку в имени. А то назовешь Олю Таней - позор, позор!..
– Здорово, - ответила Ленка.
– Премьерствуешь?
– Помаленьку. Ты слыхала, что я вчера утонул, разбился, убит хулиганами и уже кремирован?
Ленка хмыкнула.
– Слыхала. Про "утонул" и про "разбился". Про хулиганов - это что-то новенькое... Но я в курсе: вчера мне звонила Наталья и сообщила каноническую версию.
– Ты не разубеждай никого, - попросил Стасик.
– Пусть я умер. Я жажду Трагической славы... Да, кстати, а ты чего здесь?
– Пригласили. У Мананы, - женщина по имени Манана являлась режиссером передачи, - грандиозный замысел: твой монолог заменить нашим диалогом.
Она внимательно смотрела на Стасика: ждала _реакции_.
– Да?
– рассеянно спросил Стасик, оглядываясь по сторонам, ища кого-то.
– Толковый замысел. Мананка - молодец. А где она?
– Скрылась. Попросила меня сообщить тебе о диалоге и скрылась. Боится.
– Кого?
– Тебя, голуба. Ты же у нас го-ордый! Ты же мог не пожелать разделить славу. Даже со мной, со старым корешом...
– Я гордый, но умный. И широкий. Диалог интереснее монолога, это и ежу ясно. А диалог с тобой - только
Ленка, именно по-птичьи склонив на бок маленькую, под пажа причесанную головку, разглядывала Стасика, пытаясь, как и мамуля, понять: шутит Стасик или нет. Не поняла, спросила:
– Слушай, может, Наталья права?
– В чем?
– Ты стал благостным, как корова.
Ленка не заботилась о точности сравнений. Стасик знал ее особенность и не стал выяснять, почему корова благостна, почему благостен он сам и прочие мелочи. Он отлично понял, что хотела сказать Ленка.
– Версия о сумасшествии?
– Ага.
– Мамуля права: я сошел с ума, с рельсов, с катушек, с чего еще?.. Ты хоть к передаче готова, птица моя доверчивая?
– В общих чертах.
– Обернулась, крикнула куда-то за фанерные щиты с наклеенными на них театральными афишами - славный уют телевизионной "гостиной".
– Манана, выходи, он согласен. Он сошел с ума.
Из-за щитов вышла толстая черная Манана, украшенная лихими гренадерскими усами. Она смущенно усмехалась в усы.
– Стасик, - сказала она басом, - такова идея.
– Хорошая идея, - одобрил Стасик.
– Давайте начинать, время - деньги. Я теперь сумасшедший, и с меня взятки гладки. Я могу все здесь поломать, и меня оправдают.
– Ты только выступи по делу, - попросила Манана.
– А потом ломай на здоровье.
– Птица, - высокомерно спросил Стасик, - разве я когда-нибудь выступал не по делу?
– Что ты, что ты, Стасик!
– испугалась Манана официально сумасшедшего артиста.
– Я просто так, я автоматически... И Ленку тащи за собой.
– Ленка сама кого хошь потащит. Как паровоз... Мы сидим или стоим? Или бегаем?
– Сидите, сидите. Вон кресла...
– Похлопала в ладоши: - Приступаем!
Давайте опустим все-таки долгие и крайне суетливые подробности подготовки к съемке, бессмысленную для непосвященного беготню гримеров, телеоператоров, звукооператоров, помощников, ассистентов, осветителей, давайте даже не станем описывать нудный момент поиска заставки и наконец-то!
– появление ее на экране монитора. Давайте сразу начнем с первой фразы Стасика, сказанной "в эфир" и весьма насторожившей битую-перебитую, видавшую виды, имеющую тыщу выговоров и полторы тыщи благодарностей усатую режиссершу Манану.
А первая фраза была такой:
– Привет, Ленка, - ослепительно улыбнулся Стасик, - рад поговорить с тобой на вольную тему.
– И тут же добавил вторую: - Ведь нечасто приходится - именно на вольную, верно?
Ленка на секунду сдавила челюсти, мощно напрягла скулы - лучшее средство, чтобы сдержать смех, - и ровно ответила:
– Я тоже рада, Стасик.
В аппаратной звукорежиссер вопросительно посмотрел на Манану: не сказать ли "стоп"? Манана чуть помолчала, пораскинула мозгами. Переводя взгляд с монитора на огромное звуконепроницаемое стекло, через которое просматривалась студия сверху, отрицательно покачала головой: мол, подожди, успеем, а вдруг это как раз _то самое_...