Рядом с нами
Шрифт:
Международный военный трибунал установил сейчас с документальной точностью, что достаточно было пройти только месяцу — двум после заключения такого пакта, как над Прагой, Парижем или Брюсселем появлялись эскадрильи со свастикой.
— Этого требовала обстановка, — пробует оправдаться сейчас Риббентроп. — Менялось положение, и фюрер должен был начинать войну, чтобы предупредить агрессивное нападение противника.
Странное оправдание: фюрер боялся нападения не только со стороны чехов и французов, он оккупировал Норвегию, Люксембург и даже маленькую Данию, которая перестала участвовать в каких бы то ни было войнах еще со времен принца Гамлета. И все это якобы в целях предупреждения агрессии.
— Вы в самом деле верили, что Дания
— Так думал Гитлер.
— А как думали вы?
— Я провел бессонную ночь перед вступлением немецких войск в Данию.
Обвинителей, однако, не устраивает такой ответ. Бессонная ночь в канун нападения на Копенгаген, бессонная ночь перед бомбежкой Варшавы, бессонная ночь в связи с Брюссельской операцией… Показания Риббентропа начинают походить на пошлый рефрен из какого-то цыганского романса. Но прокуроров трудно разжалобить сантиментами. Они загоняют дипломатического гангстера в угол фактами и документами. Шантаж, провокация и насилие — вот что скрывалось за так называемыми бессонными ночами Риббентропа. Обвинители разбирают каждое новое нападение Германии, и бывший рейхсминистр после долгах препирательств вынужден называть в каждом таком случае имя агрессора. И этот агрессор, конечно, не Польша, не Чехословакия, не Советский Союз, а фашистская Германия.
Гитлер сказал: "Начиная войну, нужно думать не о международном праве, а о победе". И Риббентроп искал любой повод для того, чтобы оправдать очередную агрессию. Граф Чиано в одном письме к Муссолини говорит о своем разговоре с Риббентропом в канун нападения Германии на Польшу.
— Чего вы хотите сейчас от Польши: Данциг и коридор?
— Нет, — ответил Риббентроп. — Сейчас мы хотим только войну.
Риббентроп ездил по европейским столицам, чтобы отвлечь внимание своей будущей жертвы от готовящегося нападения. Как раз в те дни, когда министр иностранных дел Риббентроп уверял в Варшаве поляков в миролюбивом сердце фюрера, фельдмаршал Кейтель по приказу того же фюрера издал приказ, в котором говорилось: "Вести подготовку к захвату Данцига так, чтобы застать поляков врасплох".
Застать жертву врасплох — таков девиз гангстеров. Этим же девизом определялась линия поведения фашистской дипломатии, которой руководил Иоахим фон Риббентроп.
Как в поведении, так и в моральном облике бывшего министра иностранных дел и бывшего начальника гестапо нет никакой разницы. И пусть Риббентроп не говорит сейчас: "Я, может быть, лгал, но никогда не имел дела с убийством". Суд установил с документальной точностью, что Риббентроп не только участвовал в истреблении мирного населения внутри Германии, но и старался перенести этот каннибальский опыт на международную арену. В германском министерстве иностранных дел был специальный отдел, задачей которого являлась пропаганда антисемитизма во всех пяти частях света. Но дело не ограничивалось только пропагандой. В руки суда попала стенографическая запись беседы, в которой Риббентроп уже не советовал, а предлагал Хорти начать акции против евреев.
— Как мне организовать истребление? — спросил Хорти. — У меня же их больше ста десяти тысяч человек!
— Очень просто, — ответил Риббентроп, — сажайте их в концлагеря и убивайте.
Вот несколько штрихов из подлой жизни и подлой деятельности гитлеровского рейхсминистра. И этот министр хочет, чтобы наши дети и внуки говорили о нем на уроках истории, как о какой-то значимой дипломатической личности. Зря Риббентроп мнит себя героем. Если говорить о будущем, то его чаще будут вспоминать не историки, а криминалисты. Что касается нас, современников, то мы давно уже прокляли презренное имя Риббентропа, не делая при этом никакого различия между ним, Гитлером и Кальтенбруннером.
НАЕМНИК ПО ПРИЗВАНИЮ
Гитлер как-то сказал: "Кейтель — моя верная собака". Заметьте: не рыцарь, даже
Но у собак есть чувство собственного достоинства. В какую бы тяжелую ситуацию, скажем, ни попал бульдог, он ни за что не станет скулить и доказывать, что он вовсе не бульдог, а только добрая, безвольная болонка. И если джентльмены разрешат, то он, бульдог, с радостью укажет им семь дворняжек, которые под присягой удостоверят это.
Но у Кейтеля нет ни самолюбия, ни чувства собственного достоинства. Вот уже третий день он тупо пытается доказать суду, что он вовсе не командующий вермахта, не фельдмаршал, а самый обыкновенный фельдфебель, который стоял перед фюрером руки по швам и только помахивал хвостиком, когда тот приказывал. Бульдог не случайно решил записаться в болонки. Он надеется, что с болонки меньше спроса. Но четвероногие не только виляют хвостом, но и заметают хвостом следы. А это уже вряд ли удастся бывшему фельдмаршалу. Кейтель всегда занимал особое положение в гитлеровском окружении. Это не Гесс, не Геринг, и не Риббентроп, поднявшиеся вместе с фюрером к власти со дна сточных ям Мюнхена. Кейтель — старый генштабист, продавший свою шпагу нацистам ради личной корысти и карьеры. Презренный наемник не стыдится даже на суде хвалиться полученными чаевыми.
— Я служил с одинаковым рвением, — говорит он, — кайзеру, президенту Эберту, фельдмаршалу Гинденбургу и нашему фюреру Адольфу Гитлеру.
Нанимаясь к новому господину, Кейтель не спрашивал, кто этот господин. Его интересовал другой вопрос: сколько? Сколько будут платить ему? Гитлер как раз и искал такого генерала. Он уже собрал большую банду убийц и разбойников, и ему требовался специалист, чтобы расставить всю эту шваль в полки и дивизии. Кейтель стал не только командующим вермахта, он был в составе диктаторского триумвирата, членом тайного совета и членом имперского совета обороны. Сейчас Кейтель хочет уверить нас, что во всех этих советах он только вилял хвостом. Но суд не спрашивает, как вилял Кейтель. Суд спрашивает, скольких он убил. И вот тут-то фельдмаршал перестает быть фельдмаршалом и пытается говорить языком придурковатого фельдфебеля: да разве мы по своей воле, нам начальство приказало!
Даже в лучшие времена, даже свои всегда считали Кейтеля ограниченным генералом, Геринг назвал Кейтеля в своих показаниях тупицей. Но, думается, что Кейтелю не следовало на суде злоупотреблять именно этим своим качеством: все равно не поможет. А Кейтель продолжает настаивать на своем и на все острые вопросы отвечает одной фразой:
— Я солдат и выполнял свой воинский долг.
Кейтель перепахал танками почти всю Европу. Он загонял в фашистский концлагерь целые страны, он превращал цветущие города в кладбища, и все это Кейтель пытается оправдать сейчас приказами фюрера и своим солдатским долгом.
— Агрессивная война? Я не знаю такой, — говорит Кейтель. — По моим солдатским воззрениям, к слову война применимы другие термины: наступательная операция, оборонительная операция, операция по отступлению…
— Но вы разве не согласны с тем, что есть войны справедливые и несправедливые?
— Этот вопрос не входил в круг моих профессиональных размышлений и решений.
— Принимали ли вы участие в военном давлении на Австрию во время переговоров Гитлера с Шушнигом в Оберзальбурге?
— Нет, я, как солдат, сидел во время переговоров в передней.
Ответы Кейтеля возмущают не только судей, они заставляют нервничать даже его защитника. Нельзя же в самом деле фашистскому полководцу так упорно настаивать на своей тупости!
— Но вы же были не только солдатом, — говорит адвокат, — но и личностью.
Но Кейтель не хочет видеть протянутой руки и продолжает гнуть свое:
— Насколько я мог иметь какие-либо солдатские или прочие соображения, я их никогда не высказывал фюреру. Во все времена моей военной карьеры я неизменно придерживался традиционного немецкого воззрения: "не входить в противоречия со своим начальством".