Рядом с нами
Шрифт:
Гол в воротах чемпиона страны! И когда?! Через тридцать секунд после начала матча! Восторгам жителей города не было конца!
— Это случайность, — пробовали угомонить чересчур восторженных болельщиков местные скептики.
Но, увы, это не было случайностью.
Не успела балетная пятерка вторично начать игру, мяч, снова оказавшись у игроков «Локомотива», промчался мимо злосчастного центра в ворота. Аккордеонист снова упал кулем, и снова зря.
Прошла еще одна минута — и еще один мяч оказался в московских воротах. На этот раз восторженно аплодировали своим
Когда аккордеонист пропустил пятнадцатый мяч, судья посмотрел на часы, и, хотя время матча еще не истекло, он дал свисток на окончание. Испытывать дольше терпение зрителей было уже не совсем безопасно.
Одиннадцать обманщиков в разномастных майках уходили с поля во главе с обманщиком-судьей при гробовом молчании публики.
Чувствуя свою вину, горе-футболисты предусмотрительно закрыли головы руками. Но в них не кидали камнями. Их просто презирали, презирали за то, что они пытались в наше время возродить нравы пресловутого Остапа Бендера.
1949 г.
ДУШЕЧКА
Евгению Викторовичу Вуколову (назовем художника этим именем) поручили большую работу — сооружение памятника. И первой, кого Евгений Викторович включил о свой творческий коллектив, была С. С. Козеинова.
— А она кто? Скульптор?
— Нет, — сказал Вуколов.
— Архитектор?
— Тоже нет!
— Тогда, очевидно, инженер?
— Да нет, Козеинова — моя жена, и я хочу назначить ее своим ближайшим помощником.
— Ближайший помощник скульптора должен уметь лепить.
— Да, конечно, — согласился Вуколов, и, хотя его жена лепить не умела, Евгений Викторович все же включил ее в бригаду.
— Я записал ее в список для видимости, — оправдывался потом Вуколов перед товарищами.
Но Козеинова не желала числиться в бригаде только для видимости. Когда памятник был воздвигнут, она потребовала, чтобы ее записали и во второй список — на получение премии.
— Зачем зря писать? Тебе премии не дадут, — сказал муж.
— А ты похлопочи, добейся!
И Вуколов ходил из одной инстанции в другую и хлопотал:
— Представьте Козеинову к награде.
— За что? За какие заслуги? — спрашивали Вуколова.
— Она помогала мне добрыми советами.
— Так вы возьмите и преподнесите ей за это коробку конфет или флакон духов.
Коробка конфет, однако, никак не устраивала жену скульптора.
— Ничего, — сказала она, — в следующий раз мы будем умнее.
— Как, неужели я должен и впредь называть твое имя в числе своих ближайших помощников? — испуганно спросил муж.
— Непременно. Причем мое имя будет теперь писаться рядом с твоим. Не "Вуколов при участии Козеиновой", а через дефис: «Вуколов-Козеинова». Так подписывали свои произведения Римский-Корсаков, Салтыков-Щедрин, Мамин-Сибиряк…
— Мамин был один. Он сам писал, сам и подписывал.
— Ну, нас тоже не двое, — сказала Козеинова и пояснила: — Ты же сам часто говоришь про меня: "Знакомьтесь: моя половина".
— Какая
— Так научи меня.
— Учеба потребует многих лет.
— А ты возьми и придумай для жены какие-нибудь ускоренные курсы.
И Евгений Викторович придумал. Это были даже не ускоренные, а какие-то скорострельные курсы. Сначала С. С. Козеинова вылепила человеческое ухо — большое и неправдоподобное, размером с хорошее блюдо. Затем она создала из глины глаз, который был похож на второе блюдо из того же сумасшедшего сервиза. Потом появился на свет нос и, наконец, губа.
— Ну вот, с учебой и все. Теперь мне следует испробовать свои силы на поясном портрете с натуры, — сказала Козеинова.
Муж пробовал урезонить супругу: какой, мол, еще там поясной портрет, когда вылепленное тобою блюдо-ухо никак не отличить от блюда-носа. А жена ни в какую: хочу лепить натуру, и только.
В эти дни сам Вуколов должен был начать работу над скульптурным портретом знатного хлопкороба. Этот портрет предназначался для Всесоюзной художественной выставки. Однако натиск жены был такой силы, что Евгений Викторович не выдержал и сказал:
— Хорошо, давай лепить вместе.
Так в течение месяца в мастерской Вуколова были закончены два портрета. То, что слепилось у Козеиновой, было, конечно, не скульптурой, а самой заурядной любительской работой. В изокружках такие работы лепятся для практики десятками и потом без сожаления отправляются в сарай или на чердак. Козеинова высказалась против чердака. Она решила попытать счастья на художественной выставке.
— Мы пошлем мою работу вместо твоей, — заявила она мужу.
Муж от удивления развел руками.
— Со мной делай, что хочешь, — сказал он жене, — но пожалей хлопкороба.
Но С. С. Козеиновой было не до жалости. Она уже видела свое имя в выставочном каталоге, причем без дефиса, а в единоличном виде: "Автор — С. С. Козеинова".
"А чем черт не шутит, — думалось ей, — может, моя работка и проскочит".
Но работка не проскочила. Жюри забраковало бюст хлопкороба за антихудожественное исполнение. Решение жюри, однако, не отрезвило Козеинову, и она послала своего супруга в выставочный комитет:
— Иди, бей челом председателю, доказывай, что твоя жена — самобытное дарование! Ты лауреат, член Академии художеств, тебе они поверят.
И он пошел и бил челом.
Члены выставочного комитета встретили приход Вуколова улыбкой, а председатель, дабы не обижать академика, взял и сделал его жене поблажку:
— Ладно, включите ее работу в каталог и поставьте куда-нибудь подальше в угол.
Но Козеинова не пожелала подвизаться в искусстве на положении углового жильца. Ее тянуло на авансцену. К этому скоро представился подходящий случай. Академику Вуколову поручили возглавить бригаду скульпторов и начать работу по созданию монументального рельефа, посвященного героическому советскому народу. Это была большая и сложная работа размером в девяносто квадратных метров. Козеинова предъявила мужу ультиматум: