Рыцарь и Буржуа
Шрифт:
Помните, что деньги обладают способностью размножаться. Деньги могут производить деньги, и эти новые деньги могут тоже рождать деньги и т.д. Пять шиллингов превращаются в шесть, которые затем превращаются в семь шиллингов и три пенса и т.д., до тех пор, пока не превратятся в сто фунтов. Чем больше денег, тем больше они производят при каждом обороте, так что прибыль растет быстрее и быстрее. Тот, кто убивает одну свиноматку, уничтожает всех ее отпрысков до тысячного поколения. Тот, кто уничтожает одну крону, уничтожает все, что она могла произвести, — десятки фунтов» (с. 82).
А в «Необходимых советах тем, кто хотел бы стать богатым», читаем:
«3а шесть фунтов в год вы можете пользоваться ста фунтами при условии, если вас знают как человека благоразумного и честного.
Тот, кто зря тратит четыре пенса в день, в год тратит больше шести фунтов, что составляет
Тот, кто ежедневно, день за днем, тратит зря время, равное четырем пенсам, теряет возможность пользоваться ста фунтами в год.
Тот, кто бесцельно потерял время равное пяти шиллингам, потерял эти пять шиллингов так же как если бы выбросил их в море.
Тот, кто потерял пять шиллингов, не только утратил эту сумму, но и всю прибыль, которая могла быть получена, если деньги пустить в дело, и которая к тому времени, когда молодой человек состарится, могла обратиться в значительную сумму денег» (с. 80).
Трудно найти более яркое определение «производящих» способностей денег и более знаменательный морализаторский лозунг, чем изречение «время — деньги». В процитированном выше отрывке Франклин призывает не к скопидомству рантье, но к ускоренному обороту капитала — призыв, столь важный для юного капитализма. Разумеется, Франклин не первый призывал обогащаться (об этом речь пойдет ниже), но его пересчет времени на деньги, его забота о том, чтобы не терять ни минуты, и о том, чтобы эта жизненная установка стала всеобщей, — все это было чем-то новым, способствуя формированию этоса, который особенно отличал Европу и Америку от азиатских культур.
Комментаторы Франклина не раз превращали эти призывы в карикатуру. И все же стоит задуматься над ними всерьез и взглянуть на них в исторической перспективе как на определенную разновидность житейской мудрости, характерную для капитализма. Здесь, как и в житейской мудрости античных авторов, самое важное — достижение независимости. Мудрец-стоик достигал независимости, объявив несущественным все в этой жизни, кроме собственной добродетели; мудрец-эпикуреец — освободившись от страха и научившись радоваться всему. И то и другое было доступно лишь исключительным людям. Мудрец-стоик был редкостью не меньшей, чем Феникс. Восходящий капитализм предлагает независимость куда более демократичную — независимость благодаря деньгам. Собственная карьера Франклина служила ему доказательством, что этот путь открыт перед каждым. В наставлении под заглавием «Как сделать, чтобы у каждого человека в кармане было много денег» читаем: «Пусть честность будет дыханием твоей души, и никогда не забывай оставить пенс, когда подсчитаны и оплачены все твои расходы; и ты достигнешь счастья, и независимость будет твоим щитом и твоей защитой, твоим шлемом и короной» (с. 567-568). Столько важных вещей за такую скромную плату!
Приведенные выше цитаты из Франклина служили М. Веберу для иллюстрации тезиса, согласно которому в этике, сформировавшейся на почве пуританизма, обогащение стало призванием; по мнению Вебера, это было специфической чертой пуританского этоса, в отличие, например, от лозунга «Обогащайтесь!», провозглашавшегося в послереволюционной Франции. К этому тезису мы еще вернемся.
В поучениях Франклина с его добродушием и чувством юмора нет и следа ригоризма или религиозного пафоса; тем не менее очевидно, что от обогащения у него зависит добродетельность. Вспоминая об издававшемся им календаре, он писал: «Я заполнил все промежутки между знаменательными датами в календаре краткими изречениями и поговорками, направленными главным образом на внедрение трудолюбия и бережливости, как средств достижения благосостояния, а тем самым обеспечения добродетели: человеку, находящемуся в нужде, труднее поступать всегда честно; как гласит одна из этих поговорок: «Пустому мешку нелегко стоять прямо» («Автобиография», с. 493; подчеркнуто мною. — М.О.). Эта мысль в разных формах встречается у Франклина неоднократно. «Кто плохо одет, тому недостает добродетели», — гласит, например, календарь на 1736 г.
Деньгам мы обязаны не только добродетельностью, но и положением в обществе. «Как завелись у меня овцы да корова, всяк говорит мне здорово», — замечает отец Авраам в «Пути к изобилию». «Хотите узнать цену деньгам? Ступайте и попробуйте их занять; кто просит взаймы, напрашивается на неприятности». И хотя Франклину известна суровость духа предпринимательства («В торговле нет ни друзей, ни родных», — писал он в календаре на 1736 г.), тем не менее он явно считает, что ради успеха в делах нужно проникнуться этим духом: ведь «только деньги слаще меда».
Раз уж речь зашла о связи между добродетельностью и богатством, стоит напомнить здесь рассуждения Аристотеля в «Политике». Люди, по его мнению, не приобретают добродетели и не сохраняют ее при помощи «внешних благ», но, напротив, приобретают внешние блага при помощи добродетели; причем, в согласии с правилом «золотой середины», средний достаток всего благоприятнее для добродетели. Правление наилучших не есть правление самых богатых, ибо наилучшие владеют обычно умеренным состоянием (см. гл. VIII настоящей работы). «Великодушный» [Позднее в книге «Рыцарский этос» М. Оссовская переводит этот аристотелевский термин как «по праву гордый». См. с. 53-56 настоящего издания] у Аристотеля должен быть умеренным по отношению к богатству, но — что бросается в глаза читателю — он не сможет проявить свойственную ему щедрость, не имея соответствующих средств, так же как невозможно, не располагая свободным временем, достичь того счастья, важной составляющей которого было у Аристотеля созерцание.
В аристократических этиках, подобных аристотелевской, счастье зависит от достатка не прямо, но косвенно. Благородство обусловлено происхождением, а происхождение, само собой разумеется, связано с определенным уровнем зажиточности.
Рыцарский этос возбранял проявлять интерес к деньгам; этос Франклина не только допускал, но прямо призывал пересчитывать время на деньги. В своей автобиографии и в письмах Франклин помнит все цены. Вспоминая о том, как его домашнее хозяйство дошло постепенно до такой зажиточности, что пополнилось фарфоровым сервизом, он сообщает, в какую сумму оценивается имеющийся у него в настоящее время запас фарфора. Посылая жене из Англии шелк на платье (в подарок по случаю дипломатического успеха в защите интересов колоний), он не забывает упомянуть, почем он платил за ярд. Во время первого своего пребывания в Англии Франклин дружил с одним молодым поэтом и его возлюбленной. Когда тот на время уехал, вверив одинокую женщину опеке друга, Франклин занялся ею уж слишком сердечно, что привело к разрыву между друзьями. «Из этого я сделал вывод, что мне нечего рассчитывать на возврат одолженных или авансированных ему денег», — меланхолически замечает по этому поводу Франклин («Автобиография», с. 455).
Если жизнь, в которой все подчинено денежному расчету, мы считаем характерной чертой жизненной установки, пропагандируемой Франклином, то, разумеется, не потому, что мы отрицаем роль денег в социальных слоях, унаследовавших рыцарские традиции. И здесь, и там деньги играли очень важную роль, но в дворянском этосе полагалось как бы не замечать денег и денежных дел: «делание денег», хотя и могло соответствовать душевным склонностям, не включалось в провозглашаемые явно лозунги. У Франклина никто не стесняется говорить о деньгах, здесь можно во всеуслышание заявлять, что сколачиваешь состояние. Сколачиваешь терпеливо, помня, что «по зернышку — ворох, по капельке — море», и осторожно, не забывая, что «большому кораблю — большое плаванье, а небольшому суденышку лучше держаться берега».
Методичная жизнь требует обуздания всех тех сил, которые могут в любую минуту подорвать навязанную самому себе дисциплину. Поэтому Франклин, составляя перечень тринадцати добродетелей, в которых он должен был упражняться, пишет: «Любовным утехам предавайся пореже, не более, чем это нужно для здоровья или для того, чтобы произвести на свет потомство; но отнюдь не до отупения или до истощения и отнюдь не к ущербу для своего или чужого покоя и доброго имени» [363] . Сразу заметим, что этому правилу сам Франклин следовал далеко не всегда. К женским прелестям он был чувствителен до поздней старости, и это послужило причиной поступков, о которых в автобиографии он говорит: «Мои жизненные опечатки». Когда он открыл в Филадельфии писчебумажную лавку, соседи стали сватать за него свою родственницу. В этом случае Франклин придерживался первой части своего позднейшего наставления из «Альманаха бедного Ричарда»: «Пошире открывай глаза до женитьбы, а после — прижмуривай».
363
[В русском переводе «Автобиографии» это место опущено. См.: Franklin В. The autobiography. New York, 1962, p. 83]