Рыцарь Испании
Шрифт:
Он по-прежнему носил под дублетом голубую розу. Более чем когда-либо она воплощала для него идеальное счастье, которое нужно так долго искать, и совершенный успех, которого так трудно достигнуть.
Он подошел к балкону.
Рядом с домом рос молодой каштан, темная густая крона которого чуть слышно шелестела. Он подумал, что мог бы подняться по нему, и тихо положил руки на гладкий прохладный ствол.
Его сердце затрепетало, и этот трепет был чем-то сродни грусти. Чувствуя щекою дуновение ветерка, колышущего листья каштана,
Запел соловей, и его пение было как мелодия серебряных инструментов в руках ангелов.
Душистый аромат лимона, мирта, олеандра и розы наполнил прохладную чистоту ночи, сошедшей на город.
Высоко над его головою среди темных ветвей кипариса сияли сквозь сгущающийся мрак бледные цветы магнолии, изливая полный истомы аромат в сладко вздыхающий воздух.
Хуан влез на дерево, точно так же, как он влезал на деревья в саду, раскинувшемся вокруг Юсте, чтобы поесть украденных яблок в тени ветвей, когда император лежал при смерти, и звуки долгих церковных служб доносились из-за стен монастыря.
То, что он делал сейчас, было так же просто, так же сладостно и, без сомнения, так же дурно, как воровать яблоки. Он подумал о том, что сказала ему королева: «Есть ли где-нибудь хоть кто-то, кого вы любите? Тогда спешите к ним». Ана любила его. Она была прекрасным созданием – и она любила его.
Было удивительно, что в мире, запятнанном кровью, мире, который Господь наказывал столь сурово, существовали такие вещи, как любовь, – и соловьи.
Он осторожно поставил ногу на балкон и замер, прислушиваясь.
Он слышал однажды, что, по мнению праведников, соловьев создал дьявол, чтобы они отвлекали людей от молитв, и, если молиться достаточно истово и не слушать, то они улетают, и потому соловьи не поют около церквей.
Захлебывающиеся трели птицы напомнили ему об этом.
Он не перекрестился, как обычно делал в присутствии чего-то, что считал неправедным. Ему вдруг пришло в голову, что если дьявол создал соловьев, то, возможно, именно он создал и любовь, и тогда получается, что ненависть была создана Богом. Хуан тихо рассмеялся и стал медленно пробираться среди горшков с заботливо постриженными розами, расставленными на балконе.
Ночь обещала быть очень жаркой, и окно было открыто. Хуан вступил в полутемную комнату и остановился. Он снова прислушался и вновь не услышал ни звука, кроме пения соловьев.
Он стоял совсем тихо и обеими руками держал шпагу, чтобы она не зазвенела.
Неужели она уехала? Или замужем? Или мертва?
Его сердце взывало к ней. Он напряг слух, стараясь различить шорох ее плотных шелковых юбок, и тут же улыбнулся тому, что вообразил, будто она ждет его. Она не знала, что он едет к ней, – должно быть, она спит в своей комнате.
Он тихо вошел в соседнюю комнату. В ней были полностью занавешены окна, и было так темно, что он не видел собственных
– Ана, – тихо прошептал он. – Ана.
Он пошел вперед и что-то задел. Видимо, лютню – ее струны зазвенели в темноте.
Затем Хуан увидел прямо перед собою длинную тонкую линию слабого света. Он предположил, что свет пробивается из-за закрытой двери, и медленно пошел к ней, ведя рукою вдоль стены и касаясь гобеленов и спинок стульев. Дойдя до источника света, он пошарил в поисках дверной ручки и нащупал ее. Она повернулась в его ладони, и дверь открылась.
Он заглянул в маленькую круглую молельню, пропитанную запахом ладана.
Арочный потолок был голубым с золотыми звездами, стены – алыми с позолотой. На маленьком алтаре, опирающемся на множество столбиков, стояла белая алебастровая статуя Девы Марии, увенчанная свежими цветами жасмина.
По обе стороны от Девы горело по четыре свечки на агатовых основаниях. Алтарное облачение и ковровая дорожка, покрывающая четыре ступени, были из пурпурной плотной ткани.
В углу он увидел желтую бархатную скамеечку для молитвы, на ее сиденье лежала большая книга в темно-красном переплете, а рядом стояла, не сводя с него удивленных глаз, донья Ана де Сантофимия.
Хуан закрыл дверь и медленно опустился на колени.
Молельню освещало лишь неяркое голубое пламя серебряной лампы, висящей перед изваянием Святой Девы, которое озаряло алтарь и наполняло остальное пространство молельни трепещущими тенями.
Голову Аны покрывала черная кружевная шаль, сквозь которую поблескивали уже знакомые ему длинные серьги в форме колосков.
Ее расшитое золотом платье, казалось, плавно переходило в богатый орнамент, украшавший стены.
Ее ножки терялись в темноте, как и весь пол, из которого, она, казалось, вырастала, и в чистом свете лампы сияло ее серьезное лицо.
Такой он увидел ее, и при внутреннем свете, горящем в его сердце, он узнавал каждую ее милую черту, скрытую от посторонних. Она сияла для него как драгоценность во тьме или звезда в полночном небе.
Она же увидела его коленопреклоненным в полумраке, со смиренно сложенными руками, и свет играл на стали и золоте ордена Золотого руна совсем так же, как она помнила. Его лицо было поднято к ней в обрамлении белых брыжей. В ее памяти оно было смуглым и страстным, с опущенным взглядом и сладостным ртом.
– Итак, вы пришли, – сказала она и вздохнула.
– Я пришел, – повторил он, и они застыли, глядя друг на друга, разделенные белым изваянием Святой Девы в сияющей короне из жасмина.
Было слышно, как снаружи продолжают выводить свои трели соловьи, и Хуан чувствовал, что из открытого на балкон окна через спальню в молельню слабо доносится аромат ночных цветов.
Ана пошевелилась, и Хуану показалось, что трели птиц и аромат цветов стали отчетливее. Он услышал, как тяжелый подол ее платья шуршит, касаясь пола, и задержал дыхание.