Рывок в неведомое
Шрифт:
После бани Голиков с Мотыгиным сидели в дежурке штаба, ели картошку с мясом и пили чай. Мотыгин был доволен экспедицией.
– Касьянов тоже был хороший мужик, – неожиданно произнес взводный, наливая в кружку кипяток из самовара. – В бою был храбрый и людей жалел. Но последнее время сделался нервенный. Всюду мерещились ему хитрости Ивана. Будто всюду Иван ему готовит ловушку. И людей он этой робостью заразил. А вы, я поглядел, ничего… Служить с вами можно.
Открылась дверь, вошел дежурный по штабу, протянул пакет из серой плотной бумаги, изрядно замызганный и помятый.
– Товарищ командир, это вам, – как-то неуверенно
Голиков взял пакет. Крупным почерком на нем было выведено: «Пиридать Голекову срочна». Комбат надорвал конверт. На тонком листе по-писарски изящно и совершенно грамотно было выведено:
Не серчай, что малость пошутковал с тобой и застает тебя побегать по матушке-тайге. Ты еще молодой, тебе это пользительно для здоровья.
Вообще хочу сказать, что ссориться нам с тобой нечего. И потому приезжай погостить. Самогон, я знаю, ты не пьешь. Так у меня «Смирновская» есть. С честью встречу – с честью провожу. А не сможешь приехать – так и быть, ящичек подброшу. Кто ни есть передаст.
Остаюсь уважающий тебя
Подписано послание было той же рукой, что и адрес на конверте.
– Откуда письмо? – резко спросил Голиков у дежурного.
– Принес незнакомый мужик, сказал, что нашел возле многолавки.
– Приведите его.
– А его нет. Он отдал и ушел. Это было с полчаса назад. Вы парились. Часовой не думал, что письмо спешное, – стал оправдываться дежурный по штабу.
– Это был случайный человек, – заступился Мотыгин. – Через случайных людей Соловьев рассылал и ультиматумы в сельсоветы. Но если мужик получает такой пакет, он боится ослушаться. – Мотыгин взял листок из рук командира и теперь уже внимательно перечитал его. – Серьезное письмо, – заметил взводный, кладя листок перед собой. – Соловьев Касьянову тоже подбрасывал, но тому все больше грозил. А вам вроде оказывает почет. Значит, увидел, что нет в вас страха, и вроде как предлагает свою дружбу.
После ухода Мотыгина Голиков направился к себе в кабинет. Здесь он швырнул письмо на стол, запер ключом дверь и опустился в жесткое полукресло. Еще час назад он был доволен тем, что Мотыгин и бойцы увидели в нем не робкого командира.
и вот оказалось, что Соловьев с Родионовым его просто дурачили. Они играли с ним, Голиковым, как кошка играет с мышкой, если кошка сыта и может позволить себе подобную роскошь.
Таким мышонком, только в тайге и во главе отряда, был он, Аркадий Голиков, недавно еще командир полка, а ныне командир отдельного батальона.
Разорение Ново-Покровского, многочисленные следы, будто бы случайно оставленные в лесу, костер из хлеба и прирезанных лошадей – все это было бандитской шуточкой. Иван Соловьев устроил новому командиру проверку, а заодно показал, кто в здешних местах хозяин. После этого с высоты «императорского трона» Соловьев и предложил свое настораживающее благорасположение.
«Допустим, я даю согласие, и мы встречаемся, – думал Голиков. – Что я могу ему предложить: чтобы он вышел из тайги и сложил оружие? Но Соловьев расхохочется мне в лицо. Он понимает, что сегодня я ничего с ним поделать не могу. Тогда для чего он меня зовет: чтобы я пошел к нему
Голиков взял лист бумаги и написал своим крупным полудетским почерком:
Спасибо за приглашение. Я водку-то и свою не пью, а Вашу и вовсе пить не стану. Я лучше из Июса напьюсь.
Он сразу повеселел, надел китель, отпер дверь и попросил дежурного разыскать Мотыгина. Комвзвода, запыхавшись, прибежал через несколько минут. Аркадий Петрович протянул ему пакет, на котором было выведено: «Командиру белого горнопартизанского отряда И. Н. Соловьеву. Срочно».
– Что вы его как величаете?
– Существует наука – дипломатия. Она учит даже с врагами разговаривать вежливо. Особенно если вежливость способна помочь делу. Пакет нужно положить на видном месте возле многолавки и посмотреть издали, кто его заберет.
Мотыгин довольно хмыкнул.
– Ясненько. Свое письмо Соловьев мог прислать и с чужим человеком, а забрать должон, кто все время нас с вами стережет… Я сделаю вот что, – Мотыгин от удовольствия прикусил даже нижнюю губу, – я пошлю сначала двух ребят поглазастее в дома возле многолавки: они там живут, – а потом сам положу пакет на крыльцо.
Мотыгин ушел. Голиков, напевая, принялся за работу. Он просмотрел скопившуюся почту, отложил одно письмо и одну разведсводку, которые показались ему любопытными. Четко и подробно, ничего не утаивая, написал в отчете о своей неудачной экспедиции и отнес шифровальщику для передачи по телефону в Ужур.
Мотыгин вернулся, когда стемнело.
– Письмо забрали, – сказал он, однако вид у него был расстроенный.
– Отлично, – обрадовался Голиков. – Кто взял его: приезжий или кто-нибудь из местных?
– Этого установить не удалось.
– Что значит не удалось? Людей в соседние дома вы послали?
– Послал. Бойцы говорят: пока было светло, письмо лежало. Когда малость стемнело, оно исчезло. Оба красноармейца божатся, что не спускали с конверта глаз.
– По не святой же дух его забрал!
– Кто знает… И еще одна неприятность. – Мотыгин замолчал.
– Да говорите ж!
– Вы посадили под арест Пнева и Машкина. Ну, которые не довезли человека Соловьева до Ужура.
– Да. Я не успел еще с ними толком поговорить.
– Они бежали. Замок на сарае сорван, а Лебедев – он их стерег – лежит с проломленным черепом.
– Когда это случилось?
– Обнаружили только что.
– Лебедев в сознании?..
– В беспамятстве. С ним фершал.
– Вы свободны. Идите. Я сейчас тоже приду.
Голиков почувствовал, что ему становится не но себе. И он почему-то вспомнил Касьянова с его жестяной коробкой из-под леденцов в болезненно трясущейся руке.
Трудное пробуждение