Рыжая Соня и Ущелье смерти
Шрифт:
— Я думаю, мне лучше уйти,— побелевшими губами прошептал зингарец и на ватных ногах медленно побрел прочь.
— Вот ведь лень до чего доводит,— ехидно заметила Соня.— Лишь бы не работать!
— Я с тобой, жрец! — обрадовалась Гана.— Мы найдем укромное местечко, ты обнимешь меня, и пусть мудрость Всеблагого озарит мою заблудшую Душу.
— Нет!!! — завопил тот, чуть не рыдая.— Пожалуй, мне лучше остаться!
— А-а-ха-ха-ха! — расхохоталась девушка.— Соня, он нас боится! — поделилась она своим открытием.— Какой душка! Дрожит и потеет, как шлюха в храме Митры!
—
— Послушай, жрец,— сказала Соня, когда огонь в очаге запылал и подстреленная Севером лань, истекавшая над огнем соком, начала источать аромат, предвещавший скорую трапезу, а люди уютно расположились вокруг, коротая время за чаркой вина.— Хоть бы имя свое назвал. Ну какой ты мне, к Нергалу, отец, когда ты всего-то лет на десять старше меня самой!
Говоря откровенно, она несколько преуменьшила разницу в возрасте, но жрец не заметил этого.
— Зовут меня Мурзио,— ответил он.— А ругаться нехорошо, дочь моя.
— Нехорошо с грязными копытами сидеть за столом! — не моргнув глазом, парировала Соня.
— Это не грязь,— с достоинством ответил жрец, тем не менее прикрывая замызганные ступни подолом своего одеяния.— Это плоть земли.
— Вот и смыл бы ее в ручье,— стояла на своем девушка.
— Что ж…— Мурзио со вздохом поднялся.— Не пристало гостю спорить с хозяином,— изрек он и отправился к ручью.
Опустив ноги в холодную воду, митрианец поморщился: непривычное ощущение не было приятным. Сам он считал себя подвижником, едва ли не мучеником, призванным претерпевать лишения ради того, чтобы нести дикарям свет истинной мудрости. А какое при этом имеет значение чистота тела? Главное, чтобы дух оставался незапятнан! Правда, оттирая ноги от грязи, он вспомнил, как нелегко далось ему постижение этой истины. Пожалуй, если бы не свалившиеся на его голову беды, вовремя укрепившие слабый дух, он так и не сумел бы отказаться от пагубного ублажения плоти.
И вот сейчас он совершенно неожиданно для самого себя почувствовал стыд, вызванный словами распущенной девицы.
Мурзио сокрушенно покачал головой: оказывается, сильно еще в нем влияние мирского. Он старательно вымыл не только ноги, но также руки и лицо, и вернулся к костру изрядно посвежевшим, что удивило его самого.
Он уселся на прежнее место, старательно избегая встречаться взглядом с девушками, чьи насмешки приводили его в непонятное смущение. На добровольно выбранном им пути он часто встречался с женщинами, девушками и девочками, но никогда не обращал на них особого внимания, да и сам он всегда оставался для них жрецом или мучеником, как он втайне желал, чтобы его называли. Эти же двое не просто не придали значения его сану и отнеслись к нему как к мужчине, но, к немалому удивлению митрианца, заставили и его почувствовать себя мужчиной. Причем мужчиной молодым, совсем ненамного старше любой из них.
Не прислушиваясь к шушуканью девушек, он посмотрел в лицо своему спасителю, и тот приветливо кивнул в ответ.
—
— То долгая история,— ответил жрец, чувствуя, как рот наполнился слюной, когда незнакомец протянул ему на ноже огромный кусок ароматного сочного мяса.
— Да мы вроде и не торопимся,— не упустила случая поддеть его рыжеволосая девица.— Кто знает, быть может, ты злодей, которого мы легкомысленно избавили от заслуженной кары! — добавила она, а ее подруга прыснула и закрыла рот ладонью.
Мурзио тяжело вздохнул.
— Да нет…— начал он свой рассказ.— Митра свидетель, не совершал я злодеяний, а грех мой состоит в том, что пытался я всеми силами приобщить этих кровожадных дикарей к единственно истинной вере.
— Что ж за вера такая? — с наслаждением жуя мясо, ехидно поинтересовалась Соня.
— Как, вы не знаете?! — обескураженно воскликнул жрец.— Невежественные иранистанцы едва не убили меня, и до сих пор я пребывал в уверенности, что великий Митра в своей благости позаботился о спасении моей жалкой жизни, послав мне на помощь братьев по вере, то есть вас, незнакомцы! — Он недоверчиво переводил взгляд с одного на другого, но лица всех троих ничего не выражали.
— Так я ошибся?! — воскликнул Мурзио.— Во что же вы верите, несчастные?!
— За всех не могу отвечать,— проговорила Соня.— Я, например, верю в Огненный Цветок и Великую Волчицу.
— О, Митра! — ахнул митрианец, и непрожеванный кусок едва не выпал у него изо рта.
— Ты, верно, думаешь, твой бог придет тебе на помощь? — ухмыльнулась Соня.— Подумай-ка: тебя, своего преданного слугу, Митра оставил в руках дикарей.
— Он послал вас спасти меня,— прошептал зингарец.
— Ну перестань! — Соня сморщила носик.— Неужели же ты и впрямь думаешь, что мы пришли сюда из Гипербореи исключительно ради того, чтобы избавить митрианского жреца от кола?
Зингарец поерзал на месте, словно убеждаясь, что кол остался в деревне рыбаков, подумал о том, во что бы он превратился к этому времени, если бы не эти люди, и понял, что возразить нечего.
— Спасибо вам,— пролепетал он, чувствуя, что краснеет.— Без вас висеть бы мне сейчас на шесте.
— Он, кажется, что-то понял! — восторженно всплеснула руками рыжеволосая красавица.
— Я виноват, что промедлил с благодарностью,— с достоинством ответил митрианец,— но это не значит, что я согласен со всем, что ты сказала.
— Да? — Соня с интересом посмотрела на него, и жрец смущенно потупился.— И как же понимать тебя?
Север ел не торопясь и не вмешивался в разговор. Только веселый блеск его глаз говорил о том, что ему интересно.
Гана уже знала, как Соня относится к митрианцам, и теперь с улыбкой посматривала то на одного, то на другого.
— Все просто,— ответил жрец.— Я, конечно же, не сомневаюсь, что вы ехали по своим делам, но Митра в своей бесконечной мудрости и милосердии, увидев, что я в беде, а вы рядом, внушил вам мысль свернуть и вызволить меня из беды. Что вы и сделали,— заключил он с достоинством.