Рыжая

Говоруха Ирина Александровна

Мама проснулась через несколько часов. Девочка за это время съела два сахарных бутерброда и досмотрела «Московскую красавицу». Заметив, что она заворочалась, принесла не шибко вымытый стакан с водой и подождала, пока та выпьет, постукивая зубами о бортики. Затем обхватила себя руками и стала отчитывать, копируя не то бабу Шуру, не то учительницу в школе:

– Мама, ну что ты натворила? Как ты могла так опозорить нашу семью! Тебя видел весь двор: и соседка Зина, и тетя из кукольного театра и даже мальчик из второй квартиры. Ты валялась среди бела дня абсолютно голой. Без майки, без кофты, без трусов!

Галя сморщилась, чисто старая картофелина, и заплакала. Девочка примкнула к ее коленям, и они долго раскачивались, прощая друг друга. Мирились, держась за

мизинцы. Ирка хрипло декламировала: «Мирись, мирись, мирись и больше не дерись». Потом толкаясь бежали на кухню, чтобы приготовить шоколадную колбаску. Пока мама жарила на сковородке орехи, Ирка старательно ломала печенье, отмеряла масло и молоко.

К вечеру семейство окончательно помирилось, и целых три дня в доме было ладно. Мама навела чистоту и перестирала занавески. Вынесла для проветривания на балкон все шубы и пальто. Вымыла пол под коврами и мебелью. Разобрала антресоли. Разморозила и отполировала холодильник, выбросив перемороженный хек и банку зеленого горошка, хранившиеся непонятно с каких времен. Начистила до блеска люстру и карниз. Напекла целую гору заварных пряников «Неженка».

Трезвая Галя считалась образцовой кулинаркой. По ее рецептам готовил весь двор, уточняя, как правильно закатывать синенькие, жарить цыбульники или рульку. Что бы она не стряпала – картошку, борщ, уху или кашу, – все выглядело эстетично и вкусно. Ирка всегда с интересом наблюдала, как та режет капусту. Будто под линейку. Пельмени Галя лепила исключительно вручную, без железной кругляшки, придуманной для ленивых хозяек, а селедочный салат нарезала по всем правилам английской поваренной книги. Свеклу, морковь и картошку крошила аккуратными кубиками, а не терла, как большинство, на терке.

Девочка обожала дни затишья после серьезных запоев. В доме снова начинали петь, печь капустные пироги, рассказывать о крысином кладе и бабушкиной сапожной заначке. Баловали ее конфетами из детской смеси и мороженого. Прогуливались вечерами вдоль «баварского» района. Когда позволяла погода, выезжали в лес за грибами-ягодами. Галя была заядлым грибником и всякий раз после дня, проведенного среди подосиновиков, белых и опят, готовила наваристый грибной суп и жареху.

Однажды к ним примкнула мамина подруга тетя Марина. Шумная, активная женщина, работающая в гостинице. Всю дорогу взахлеб рассказывала, почему у стойки администратора постоянно присутствует табличка «Мест нет», как на этом заработать и на что способны девушки из ближайшего Дома моделей. Угощала невиданным «Птичьим молоком, снисходительно поглядывала на водителя «Пазика» и про себя посмеивалась над модным дизайном кабины с выцветшими фотографиями популярных актрис и болтающимися чертиками, сплетенными из больничных капельниц.

В тот день на выходе из леса, прямо у железнодорожного переезда начался оглушительный ливень. Небо будто треснуло пополам и полилась холодная тяжелая вода. Тетя Марина не растерялась и мигом разделась догола, решив таким образом спасти одежду. Джинсы, рубашку, нижнее белье ловко связала в узел, зажала между ног и замерла памятником чекистам. Вдруг из леса высыпали такие же горе-грибники, пытающиеся удрать от дождища, и опешили, завидев голую аппетитную тетечку. Некоторые не могли сдержаться и хохотали во все горло. Тетя Марина старалась ничем не выдать своего смущения и демонстративно смотрела в другую сторону, как бы говоря: «Я что? Я лесом любуюсь. Каракатицами елками. Пнями. Тропами».

Когда дождь финишировал, тетя Марина триумфальным взглядом окинула мокрых Галю с Иркой и развернула свой сверток. Выматерилась, выудив абсолютно мокрые шмотки, старательно выкрутила и обреченно натянула на себя. Всю дорогу причитала: «Ну зачем я это сделала? И одежду не сохранила, и столько народу увидели мою толстую жопу».

Дед стал сдавать, когда Ирка перешла во второй класс. Резко похудел и достал из тюков Петькин пиджак, в котором тот заканчивал десятый класс. Неделями хандрил. Бабушка утверждала, что его хворь – от ненависти к несостоявшемуся зятю Илье. Ирка понимала,

что речь идет о ее отце, и с интересом прислушивалась. Дед не выбирал выражений, считая того виновником всех бед. А кого же еще? Ведь Галя, родив ребенка, поначалу остепенилась. Носилась, как кошка с котенком, выцеловывала, тетешкала, называла Морковкой. Но стоило «кавалеру» один раз появиться на горизонте – все пошло прахом. Сорвалась с катушек и в этот раз окончательно.

Однажды дед строго прикрикнул на Галю, увидев Ирку без колготок. Девочка шлепала посиневшими пятками по ледяному линолеуму, а тот сделал замечание: «Что ты себе позволяешь? Ты мать или мачеха? Или, может, у тебя десяток детей, и ты не в состоянии за всеми уследить?» Галя, с утра не похмелившаяся, была на взводе и искала козла отпущения, а тут отец со своими нравоучениями:

– Ничего страшного, пусть закаляется. Помнишь, баба Фима рассказывала о цыганке, ехавшей в кибитке с новорожденным младенцем в сорокаградусный мороз? Малец укакался, а она вытряхнула пеленку, похлопала по попке снегом и снова засунула за пазуху. И ничего. Вырос небось и счастлив. Ворует кошельки на рынке.

Дед стукнул кулаком по столу:

– Не путай грешное с праведным! Тогда была война. Голод, нищета. Тогда дети мерли как мухи.

– А ты мне не указ. Понял? Ты своих воспитал? Воспитал. А мою не тронь!

Подобные стычки происходили ежедневно. Галя продолжала пить, а дед не терял надежды ее образумить.

В один из дней Ирка с мамой хозяйничали на кухне, доваривая рыбный суп. Девочка стояла на табурете и играла с кружочками моркови. Складывала из них сперва тропинку, затем гусеницу и ожерелье. Мама, подпоясанная полотенцем, пробовала варево на соль, смешно вытягивая губы трубочкой, а потом с задумчивым выражением лица отмеряла на ладони «белое золото». Неожиданно раздался странный звонок, ворвавшийся в прихожую некой заморской трелью. Короткие звонки чередовались с длинными и складывались в популярную мелодию. Галя уронила ложку. Прилипла к зеркалу и прошлась расческой по волосам. Схватила с серванта парадные духи и оросила декольте. Рассмеялась чужим смехом и полетела открывать, поправляя пышную грудь в синтетическом бюстгальтере. На пороге стоял мужчина. Модно одетый, загорелый, очень красивый. Трехлетняя Ирка, все это время бегающая за мамой хвостом, уставилась на парня во все глаза и поинтересовалась:

– Папа?

Тот скривился, выставил вперед ладонь, что означало «поговори с рукой», и подмигнул Гале:

– Привет. Собирайся.

Мама, не задавая вопросов, стянула с талии фартук и бросила его на пол. Наспех вымыла руки, переоделась в самое лучшее платье и прицепила к своим и без того густым волосам шиньон. Ирка таскалась за ней по пятам и цеплялась за ноги. Обнимала со всей силы и приставала с вопросом:

– Мамочка, а куда мы сейчас пойдем?

Та сбрасывала ее, словно обнаглевшего кота. Шикала:

– Ты остаешься дома. Не маленькая. Скоро придут бабушка с дедушкой. Вот тебе ватман, открытки, ножницы, клей. Делай, что хочешь. Хоть картину, хоть панно».

Затем выпорхнула, оставив после себя вкусный запах духов.

Сперва девочка носилась по комнатам, надеясь отыскать хоть кого-то живого. Плакала, размазывая по лицу клей ПВА. Стерегла у входной двери. Засовывала нос в щель и выла: «Мама, мама… мамочка». В подъезде сновали люди. Никто из соседей не посчитал нужным перекинуться с ребенком парой слов. Все торопились в свои норы, разогревать рассольники, жарить карпов, вываривать кухонные полотенца. Просиживать диваны. Смотреть фильм-концерт «Молдавские эскизы». Затем стемнело, и зашевелилась вешалка с длинным дедовым кашне. Шарф на глазах превратился в удава и подполз к ее ногам. Девочка из книг помнила, что удав может победить даже самого крупного тигра. За вешалкой ожили столы, табуреты, ковши. Заплясали безумный танец уличные тени. В дом проникли жигулевские клаксоны, вопли кошек с мусорной свалки и бас усатой дворничихи тети Зины. Ирку бил озноб, но кофту, как назло, надеть не удавалось. Рука промахивалась и попадала то в карман, то в капюшон.