Ржавые земли
Шрифт:
Подумал, что пришел в себя после секундного обморока и что бессмысленная пытка продолжится – не пройдет и минуты.
(Клокочет в груди кровь, точно бомба взорвалась под ребрами; бомбочка…)
Разлепил веки. Туман… Серебрится перед глазами. Туман.
Постепенно проступают контуры: выгнутый свод, машины высотой под самый потолок. Балка, вокруг которой обвивалась кольцами многоглазая тварь. Пуста. Он не придал этому значения; решил собраться с силами и подготовиться к неизбежному. Позволил тяжелым векам сомкнуться и услышал во тьме… Сквозь собственные хрипы, сквозь клокот в
Далекий и нечеткий шум, – будто к ушам поднесли по морской раковине. Звук пустоты, и ничего больше. Ни отвратительного скрипа суставов, который издавало при движении похожее на скелет создание. Ни ледяного перестука медицинских инструментов. Ни истеричного жужжания пилы. В истерзанной, горящей огнем груди шелохнулась… Нет, не надежда. Зародыш надежды без ручек и ножек.
Опустела пещера, в которой его разбирали по частям, как быка на бойне; опустела вся сложная система залов и переходов, врезанная в толщу скалы на версту или дальше.
Он пошевелился. Почувствовал, как ломается корка из засохшей крови и нечистот, в которой он был, как личинка в коконе. Ремни держали крепко, но кое-где, особенно возле бедер, чувствовалась слабина… Он заерзал, глухо заворчал, страшась навлечь на себя беду излишним шумом. Прошла минута, прошел час, а вокруг ничего не происходило. Нелюди не показывались, аппаратура, окружавшая прозекторский стол, бездействовала.
Ремни не поддавались, а силы таяли с каждым движением. Хлыстов извивался всем телом, стараясь не обращать внимания на боль. Что бы с ним не сотворили хозяева пустыни (а он до сих пор не понимал, что, собственно, они начудили), его раны совсем не кровоточили. Изуверски порезанная грудь была «запечатана» одним черным и бугристым струпом, словно конверт сургучом; что под ним скрывалось, – Хлыстов пока не думал и не гадал. От слабости и жажды перед глазами плыло, но Хлыстов держался. Он понимал, что, лишившись сознания, вряд ли когда-нибудь придет в себя.
Сам не понял, сколько бился, словно рыба об лед. Может, полдня, может день, а может, и неделю…
В конце концов он растянул ремни и сполз с грязного стола на пол. Рывками, цепляясь руками за приборы и прочую механическую дребедень, пересек пещеру. Задержался у стойки, вдоль которой поблескивали ряды стеклянных емкостей. Сунул нос в одну склянку, в другую… Наконец, нашел то, что ему было нужно: бутыль, до краев наполненную жидкостью без цвета и запаха. Одним махом выпил половину.
И остался жив.
Короткий коридорчик с низким-низким сводом… Следующий зал… Что за черт! Пещера была как две капли воды похожа на ту, из которой Хлыстов только что выбрался. Даже прозекторский стол находился на положенном месте. Только пахло в этой новой-старой пещере иначе – резко, словно кто-то разбил флакон с нашатырным спиртом. Поперек изогнутой металлической плоскости лежал сверток белой ткани. Хлыстов стащил его и сейчас же покрылся холодным потом: под тканью ждали своего часа разложенные ровненькими рядами хирургические инструменты. Выглядели они вычурно и одновременно жутковато. Дисковая пила среди них занимала почетное центральное место.
Хлыстов обмотал ткань вокруг туловища, как банное
Он переходил из зала в зал, везде сталкивался с загадочными устройствами самых разных форм и размеров – чаще всего они были металлическими и сияли, точно кто-то начистил их полированные бока речным песочком. Он не мог знать точно, он лишь предполагал, что ни одно из приспособлений хозяев не работает. Проверять, для чего они занимают место и действительно ли мертвы, Хлыстов не видел смысла, да и было бы это благоразумно?
В следующем коридоре Хлыстов почувствовал, что воздух заметно посвежел. Голых плеч коснулась холодная струя, освещение померкло; теперь он пробирался сквозь красноватый сумрак.
И вот последняя пещера. Огромный зал, свод которого терялся во тьме. Его размеры могли бы привести в трепет любого смертного. Но только не человека, проведшего вечность в компании жутких нелюдей, будучи прикованным к прозекторскому столу…
Упираясь в потертый пол стальными лапами, острыми носами – к широкому пролому, через который были видны только коричневые тучи, стояли в два ряда летающие машины хозяев. Как и остальное брошенное оборудование, «летуны» казались мертвыми и окаменевшими. Между холодными корпусами гулял ветер, отовсюду клубилась рыжая пыль.
Одинокий, кутающийся в ткань человек прошел сквозь двойной строй «летунов» и остановился перед выходом. Ветер взлохматил его светлые, стриженные под горшок волосы.
Сначала он увидел чужое, мутное небо Ржавого мира. Пресытившиеся пылью тучи надвигались со всех сторон, свистел-надрывался ветер, рокотал в отдалении гром и почти каждую секунду блистали молнии. Затем Хлыстов понял, что стоит босыми ногами на краю пропасти, что внизу под отвесной стеной, кипит пылевой прибой, и сквозь рыжую круговерть просматриваются вершины теснящихся к подножью глыб.
Небо ли, ад ли – что-то, находящееся вне человеческого понимания, подарило ему еще один шанс помериться силами с Ржавым миром. Он выжил в плену у хозяев, он не отдал богу душу на прозекторском столе. Теперь хозяева сгинули, он остался на покинутой базе в счастливом одиночестве. Что-то это должно было значить…
Хлыстов глядел с высоты птичьего полета (если бы здесь водились птицы!) на рыжую пелену, укрывшую пустошь, на пирамидальные горы, которые вздымались на горизонте. Перед ним лежали дикие, неизвестные земли. А он снова сам – против целого мира.
Закричал. И отчаяние, и угроза слышались в этом нечеловеческом вопле, и ужас перед дальнейшей судьбой, и триумф вырвавшегося из капкана зверя.
Крик оборвался, сошел на нет. Хлыстов закашлялся, замычал что-то, валясь с ног; горлом тотчас же хлынула горячая кровь.
…Позднее он выяснил, что не может произнести ни звука. То ли повредил связки, когда его полосовали нелюди, то ли стряслось нечто иное.
И еще он понял, что отныне ему придется привыкать к ощущению мохнатых лапок, подергивающихся в такт сердцебиению внутри его грудной клетки…