С дебильным лицом
Шрифт:
Он вспомнил о Коляне, подскочил, огляделся, подбежал к оврагу.
Тот сидел, обхватив голову руками, и качался из стороны в сторону. Испугавшись, что Коляна ранило, Андрей подбежал к нему, схватил за руки. Колян вырвался:
— Ну как она, блин, могла… Я же люблю ее, суку, люблю… — и голос его сорвался.
И сидел он, такой жалкий и грязный, что Андрею показалось, как будто это он — старше Коляна, старше, сильнее, мудрее.
— Уходи, убирайся! — закричал тот, закрывая лицо руками и бессильно размазывая по лицу слезы пополам с кровью.
В
Татьяну разбудил резкий кричащий звонок в дверь.
Андрей ввалился в квартиру грязный, окровавленный, не глядя на нее, скинул куртку и обувь, подхватил ее, ничего еще не сообразившую спросонья, и плашмя, спиной бросил на кровать, продолжая стягивать с себя остальное.
Лицо его над ее лицом было чужим и страшным, и она пыталась сопротивляться, но он тут же ловко заломил ее руку…
Он отпустил ее, отвалился в сторону, на спину, и тут же захрапел, уже один, без нее. Татьяна глядела в потолок. Тело опустошенно ныло, и такая слабость, такое отчаяние накатило на нее, безвыходность и безрезультатность всего на этом свете, что даже плакать не хотелось, и она взвыла, закричала беззвучно, корчась на новом цветастом белье…
Проснулась от грохота на кухне. Вскочила, выбежала из комнаты. Он тихо сползал по стеночке, голый, синюшно-бледный, и едва она успела подскочить, поймать его в руки, как его начало рвать. Его трясло, и когда она испуганно совала ему в руки, в губы стакан с водой, зубы беспомощно клацали по стеклу, и вода лилась на грудь.
— Уйди, уйди, — сквозь блевотину и слезы шептал он, глядя на нее безумными глазами и не видя, — это ты во всем виновата, отстань от меня, я сам…
Его выворачивало. Временами он почти терял сознание. Она вспомнила все, что знала об алкогольных отравлениях, и совала ему то активированный уголь, то аспирин, то насильно вливала воду, чтобы было, чем блевать.
А он все отмахивался от нее, защищался. И вдруг вскочил, отшатнулся:
— Отстань от меня! Убирайся ко всем чертям! Что ты ко мне лезешь! Ты мне противна — старая глупая дура! Я не люблю тебя, понимаешь? Где твоя гордость, твое достоинство?!
Слова били наотмашь. Так, что казалось, под кожей лопались сосуды и кости крошились, как мел. Она закрыла лицо руками, как будто этим можно было защититься.
Его снова стало рвать — выворачивало всего, выкручивало, и он едва не рыдал от бессилия и унижения.
И вдруг она увидела его, как в первый раз. Всего-всего, во всем своем мужском естестве. И вместе с этим — маленького, беззащитного, беспомощно скулящего от боли. И что-то произошло, чего она и не поняла, но ей показалось, сумей она взять его боль себе, высосать змеиный яд из укуса — сделала бы это не задумываясь, радуясь и плача.
“Отчего лягаются и кусаются лошади — эти большие травоядные животные с большими добрыми глазами? Человек для них не жертва, не пища — они не нападают. Они бьют с испугу. Когда им больно или когда им кажется, что их могут обидеть. Так и люди — они бьют, когда им кажется, что на них нападают.
Хочешь ударить меня — ударяй. Снимай со стены свою фузею: если она должна выстрелить — стреляй в меня. Я нарисую слева на груди мишень, чтобы тебе было проще попасть. Бей, чего же ты медлишь?!”
Она снова опустилась к нему, обтерла его полотенцем, притянула к себе его голову.
— Я не могу, не могу больше, — шептал он, впервые не боясь показаться смешным и жалким. — Не могу учиться, не могу подрабатывать у этого тупого Коляна, не могу бесцельно пить каждый день… Я устал. Я хочу заниматься любимым делом. Хочу ездить в лес. Я так больше не могу. Я не виноват, что у меня отец-алкоголик, что мать убивается на трех работах. Что наше гребаное государство сделало всех нищими. Я всех ненавижу. Я себя ненавижу. Зачем все это, для чего? Мне двадцать один год — мне кажется, что я уже старый, я ничего не хочу. Я боюсь тебя. Я боюсь привыкнуть к кому-то. Я уже прошел это. Я один раз уже потерял себя. Я был никем. Я неделями в лес не ездил — потому что она хотела, чтобы я был рядом. Я… я чуть университет не бросил ради нее. А ведь он это… мое будущее… Я думал, я сильный, я могу быть один, а я не могу…
Потом она, дотащила до кровати, уложила — он отвернулся к стенке, его трясло — сама сидела рядом на полу и смотрела на него. Наконец, он успокоился, заснул в той же позе, как она его уложила. Захрапел. Она сидела и слушала, как он храпит.
“Господи, послушай, как он храпит! Послушай эти смешные и трогательные звуки — самые замечательные звуки на свете. Послушай, как он храпит — создание твое, дитя твое. Вот же он перед тобой — милый, беззащитный мальчик — такой родной и любимый…”
Она залезла рядом в кровать. Свернулась калачиком, голая, подтянув коленки к своим большим грудям, лежащим одна на другой.
“Господи, все мы дети твои. Милые, беззащитные дети твои. Нам кажется, что мы что-то можем, но мы не можем ничего. Мы можем только любить. Только любить”.
И тогда она заплакала.
Он нашарил ее руками, притянул к себе, прижался к теплому телу, дрожа, уткнулся носом ей в титьку, всхлипывая и уже не стесняясь. Сейчас в этом огромном мире, во всем этом огромном мире ему нужна была только она, и она была рядом.
Она тихонько погладила его по голове. И поняла, что плачет от счастья.
“Tatyana!
My name is Lucy, I’m female, but may be you want to be in contact with me? I live in a small town in Sweden. Have you ever been in Sweden? You are welcome! I like animals and cooking. Waiting for you.
Lucy”.
“Татьяна!
Меня зовут Люси, я женщина, но может быть, ты захочешь пообщаться со мной? Я живу в небольшом городе в Швеции. Ты была в Швеции? Приезжай! Я люблю животных и готовить. Жду тебя.
Люси”
Глава 19