С этим я справлюсь

Грэм Уинстон

– У этого брака не было шансов на успех. Он был странным с самого начала. Я была странной. Я не люблю мужчин. Не выношу их прикосновений. Они вызывают у меня отвращение и оставляют холодной. Меня фактически вынудили выйти замуж. Я не хотела. Муж старается любить меня, но это безнадежно. Он хочет сделать как лучше, но представления не имеет, что со мной не так. Я ходила к психотерапевту. Тот принялся допытываться, но за три месяца не смог раскопать и четверти того, что я узнала за одну ночь, найдя ту вырезку. Теперь я все вспомнила. Но что проку?

– Любой психиатр тебе скажет, Марни, что теперь все пойдет на лад. Вспомнить – значит наполовину вылечиться.

– Смотря что вспомнишь. Я странная, не такая, как все,

понимаешь? С десятилетнего возраста. Я странная и такой останусь. За последние три месяца я много узнала о психоанализе. Врач мне сказал…

– Милая Марни, могу представить, какой шок ты пережила той ночью, одного этого достаточно, чтобы все понять…

– Это было бы слишком просто. Возможно, я пережила шок в детстве. Может быть, ещё один сейчас. Но это не все. Ты слышал о наследственности? О том, что дети рождаются похожими на своих родителей. Ты говорил, что мама становилась все больше похожей на своего отца. Ну, а я – в мать. Кем она была, спрашиваю я тебя? Одно из двух. Либо убийцей, либо сумасшедшей. И не нужны психотерапевты, чтобы понять, почему я не такая. Я наследница своей матери, вот и все. И последние недели меня в этом только убедили.

Дядя Стивен извлек трубку изо рта, остановился и постучал ею по каменному бордюру. Я терпеливо ждала, пока он отправит её в карман.

– Брак всегда соединяет двоих, Марни. Твой отец был таким же нормальным, как я. А разве во мне есть какие-то странности? Но ведь я ей брат. Ты не обязательно должна быть похожа на нее. Но даже если и похожа, разве ты должна поступать, как она? Ты все ещё её не понимаешь.

– А я и не хочу! И что тут понимать? Давай поговорим о чем-нибудь другом.

– Нет. Я вынужден защитить твою мать. Понимаешь, милая моя, она была одновременно очень страстной и очень сдержанной, замкнутой женщиной, и к тому же ещё довольно наивной. Я знаю, ты думаешь, все это выдумки, но представь, как в её случае поступила бы женщина с опытом. Прежде всего она позаботилась бы, чтобы вообще не залететь. Но уж если такое случилось, постаралась бы заранее от ребенка избавиться. А она и не думала. Все это время она была во власти фантастического склада ума, который унаследовала от отца, и своего собственного безудержного воображения. Это и привело её к временному помутнению рассудка. Но с какой стати думать, что она передала тебе свой характер и ты поступишь подобным образом, если попадешь в подобные обстоятельства? Борись со своими недостатками, старайся их преодолеть, но не пытайся, ради бога, внушить себе, что они неискоренимы!

Мы все шли и шли, но мне вдруг захотелось избавиться от него, просто побыть одной, посидеть в полном одиночестве и подумать.

– Ты когда-нибудь слышал, как она говорила о сексе, о любви? – спросила я – Всю жизнь она старалась внушить мне отвращение к сексу. Как теперь с этим справиться? Если тебе с детства вбивали отвращение…

– У людей часто возникает ненависть к тому, что приходится в себе подавлять. Когда твоя мама выздоровела и обнаружила, что секс уже не для неё – а так оно и было, – вполне естественно, что она стала видеть в сексе причину всех своих бед, и попыталась уберечь тебя от этого.

– Но разве не секс был причиной всех её бед?

– Только потому, что вначале его вовсе отрицали, а потом злоупотребляли.

– Ты рассуждаешь как Марк.

– Твой муж?

– Да.

– Расскажи о нем.

– Это уже бесполезно.

– Иногда, Марни, я чувствую себя очень виноватым за то, уйдя в море, оставив сначала Эди одну с отцом, а потом бросив тебя на Эди. Теперь я останусь и постараюсь помочь тебе во всем разобраться.

Мы свернули на Белгрейв-Роуд.

– Я знаю, что ты помог много лет назад, – сказала я. – Думаю, и сейчас ты здорово помог. Но продолжать разговор смысла нет. Ты вернешься в Ливерпуль, а я куда-нибудь уеду. Даже если бы мы говорили об этом до конца дней,

простого ответа нам не найти, потому что его не существует. Ты оцениваешь эту историю так, Люси – этак, но того, кто бы мог рассказать мне все откровенно, уже нет в живых. Всю жизнь мать лгала мне и сошла в могилу, не сказав ни слова. Вот в чем дело. От этого никуда не деться, и мне придется с этим жить, если я вообще захочу жить. Но чтобы жить дальше, мне нужно самой со всем справиться. Самой разобраться. Так что оставь меня теперь, пожалуйста, одну. Я приду домой позднее. Пока я просто не могу видеть этот дом. Но я вернусь сегодня вечером.

Дядя Стивен взял меня за руку, и мы остановились.

– Марни, ты обещаешь, что вернешься?

– Обещаю.

– Лучше бы мне остаться с тобой.

– Лучше мне побыть одной.

20

Когда он ушел, я вновь повернула на Бэлгрейв-Роуд и пошла обратно по аллее. Ветер теперь налетал сзади, трепал юбку, бил мне в спину, словно подгонял, торопил вперед. По дорожке шли две монахини, ветер вздувал их одежды, словно обрезанные крылья. Они прошли мимо, не поднимая глаз, пригнув головы против ветра.

Я тоже могла бы уйти в монахини. Нужно только преодолеть отвращение к Богу. Пострижение избавит меня от неправедного пути. Хотя можно выбрать и прямо противоположный вариант и стать проституткой. Интересно, есть ли в Торки профессиональные проститутки? И как они выбрали свое ремесло?

Я стояла и перебирала в памяти все, что доставляло мне в жизни радость, пока я долгие месяцы работала в Бирмингеме, в Манчестере, в Баронете. Но ничего не помогало. Двигавшая мною сила вдруг иссякла. Жизнь моя вывернулась наизнанку, а душа словно раскололась надвое.

Я свернула в бар на углу и заказала бренди. Хотя заведение только открылось, народу было полно. У мужчины рядом со мной рот напоминал кузов самосвала, который опрокидывается, высыпая гравий. Од рассказывал о футбольном матче, который состоялся на прошлой неделе. Сосед его в это время пожирал меня глазами. Коротышка в клетчатой кепке рассматривал меня в упор с ног до головы. Понятно, о чем он думал, – не нужно быть дочерью Эди, чтобы догадаться.

Накурено было, как в опиумном притоне. Толстая черноволосая барменша терла мокрую стойку тряпкой. Стоило только улыбнуться тому, в клетчатой кепке только разок улыбнуться. Остальное он сделает сам. Чего ты боишься? думала я. Что у тебя появится ребенок и ты убьешь его, а потом будешь жить с этим всю жизнь? Будешь потеть в постели и убеждать себя, что ненавидишь секс, что это мерзость? Неужели к этому ты идешь?

Ну, а воровство разве не ложь? Почему я осуждаю маму строже, чем себя?

Я отвернулась от соседей и пошла со стаканом к столику, за которым в одиночестве сидела какая-то женщина. Ей было около сорока – потрепанная, с большими глазами, полными губами и большой уютной грудью. Пальто и платье напоминали те, что я носила лет пять назад, прежде чем начала понимать толк в одежде.

– Привет, дорогая, – сказала она пропитым голосом. – Жарко, правда?

Сев за столик, я поймала наши отражения в зеркале. Я видела её, а рядом девушку в коротком коричневом пальто, с завивкой, челкой, в желтой блузке. И вид был вполне обыкновенный. Ничего похожего на загнанное животное.

– Тебе нехорошо, дорогая? – спросила женщина. – Тут сильно накурено…

Перед ней стояли три пустых стакана и четвертый, до половины налитый крепким ирландским портером.

– Попробуй портера, дорогая, – предложила женщина. – Это что у тебя, бренди? От таких маленьких рюмок никакого проку.

– Да, – сказала я самой себе, а вовсе не ей. Это была первая рюмка бренди, которую я выпила после вечера в том, другом баре в Ибизе, когда все вокруг пировали, а мы с Марком спорили о любви. И вдруг из глаз моих брызнули слезы. Бог знает, почему, но хлынули потоком.