С Хейердалом через Атлантику. О силе духа в диких условиях
Шрифт:
Он не примыкал ни к той, ни к другой школе. Все более он укреплялся в мысли о том, что историю человечества не втиснешь в формальные рамки, что нельзя абсолютизировать ни миграций, ни параллельного развития культур, – нужно подходить к проблеме конкретно и экспериментировать, а не перебрасываться доказательствами, которые можно толковать и так и сяк.
Кроме того, он заметил некоторые неточности в умозаключениях досточтимых коллег – ошибки, если учесть накал полемики, вполне извинительные. Лодки, подобные титикакским и египетским, строились и в других местах. На них плавали – судя по историческим документам – и вдоль тихоокеанского побережья Америки, между Калифорнией и Чили, и по некоторым озерам Мексики, и – в Старом Свете – по водоемам Эфиопии, Месопотамии, по Чаду и Нигеру, а также у берегов Марокко. А Марокко и Мексика связаны постоянным океанским течением!
Снова, как когда-то, в тот далекий волшебный вечер на восточном берегу Фату-Хивы, роль инициатора и катализатора размышлений брал на себя Океан:
«Давайте беспристрастно взглянем на этот непреодолимый барьер, который возвели изоляционисты вокруг Америки доколумбовых времен…
Когда речь идет о дальних трансокеанских плаваниях, надо всегда помнить два важных обстоятельства. Первое: расстояние между двумя противоположными точками земного шара ничуть не короче пути по дуге большой окружности в северном или южном полушарии. Мы зрительно привыкли к изображению экватора на карте как прямой линии и забываем порой, что в действительности это окружность. Второе: путевое расстояние, которое предстоит пройти судну по поверхности океана из одной географической точки в другую, «не равно» измеренному по карте, и даже путь “туда” не равен пути “обратно”. Все зависит от того, как соотносится скорость судна со скоростью течения. Возьмем, например, расстояние от Перу до островов Туамоту. Оно составляет приблизительно 4000 миль, однако плот “Кон-Тики”, выйдя из Перу, достиг Туамоту, пройдя по поверхности океана всего около 1000 миль, поскольку в то же время поверхность эта сама по себе смещалась с востока на запад благодаря течению. Зато если бы мы могли отправиться назад, следуя точно по прежнему маршруту с прежней скоростью, нам пришлось бы покрыть уже около 7000 миль. Этот казус хорошо иллюстрируется сравнением с эскалатором: попробуйте подняться, а затем спуститься по тому же эскалатору, движущемуся наверх».
Далее Хейердал рассматривает естественные океанские маршруты к Новому Свету (их три) и от Нового Света (их тоже три). Маршрут Лейва Эйрикссона из Норвегии к Гренландии и Ньюфаундленду и маршрут Колумба, который длиннее, но предлагает мягкие климатические условия, чрезвычайно благоприятные течения и попутные ветры, и маршрут Урданетты, единственный маршрут из Азии в Америку, с «петлей» (которая на самом деле не длиннее прямой!) к северу от Гавайев – им, видимо, и плыли в Полинезию азиатские переселенцы – и встречный маршрут, названный именем Менданьи, – его можно также назвать маршрутом Инков, по нему проплыл «Кон-Тики», а впоследствии – еще семь (!) экспедиционных плотов…
Обо всем этом обстоятельно рассказывается в статьях Тура Хейердала «Возможные океанские пути в Америку и из Америки до Колумба», «Заселение Полинезии», «Трансокеанские плавания: изоляционизм, диффузионизм или нечто среднее?», «Изоляционист или диффузионист», – которые я постоянно на этих страницах пересказываю или цитирую. Однако цитаты не заменят первоисточника в целом, и если нам захочется разобраться в затронутых проблемах основательней, возьмите книгу Хейердала «Приключения одной теории» и прочтите ее. Здесь же нам важен окончательный вывод, к которому приходит Хейердал:
«…Океаны – не барьер для мореплавателей, напротив, они как бы пересечены гигантскими ленточными транспортерами, способными доставить из одного района в другой все, что может держаться на плаву».
Это очень важный вывод. Благодаря ему становится очевидной несостоятельность позиции изоляционистов, утверждающих, что все черты сходства древних культур Старого и Нового Света свидетельствуют в пользу независимого их развития, ибо как, мол, их иначе объяснишь? Слишком-де велико расстояние между древней зоной Анд и древним Средиземноморьем, и потому любые доколумбовы связи исключены.
«А почему, собственно, исключены? – спрашивает Хейердал. – Что, разве океан до Колумба был иным? Не было еще Канарского течения и восточных пассатов? Или перед народами Средиземноморья стояли какие-нибудь психологические преграды, от которых испанцы и португальцы были свободны?»
И абзацем ниже:
«Мы, истинные европейцы, конечно же, не настолько ослеплены собственной историей, чтобы считать себя породой суперменов… Египтяне и их соседи в Месопотамии и Финикии лучше знали астрономию – основу навигации, – чем любой европеец, современник Колумба, Кортеса и Писарро. Финикийцы вместе с египтянами плавали вокруг Африки еще при фараоне Нехо, за двадцать столетий до того, как Колумб отправился в океан, который, по убеждению европейцев, кишел драконами и обрывался пропастью у горизонта. Мы восхищаемся способностями и мастерством древних, воплощенными в их гигантских пирамидах, совершенном календаре, богатой литературе и глубокой философии… – правильно ли одновременно отказывать им в возможностях сделать то, что сделал Писарро с горсткой своих людей в эпоху, отмеченную суевериями и невежеством?»
Речь идет, разумеется, о плаваниях Писарро и его соотечественников через океан, а никак не о том, что случилось дальше. Как известно, солдаты Писарро и Кортеса, продвигаясь по Америке, вступали в большие города с колоннадами, пирамидами и акведуками, дивились искусству ювелиров, кузнецов, ткачей. Затем, во имя злата и Иисуса, они прошлись по всему этому огнем и мечом. И постарались отменно – так, что позднее ученым пришлось буквально заново открывать, по крохам реконструировать древние цивилизации коренных обитателей Средней Америки, цивилизации, увы, погибшие не в результате стихийного катаклизма, не смытые наводнением и не погребенные землетрясением, а сознательно и варварски стертые с лица планеты.
Не все, однако, исчезло бесследно. А кое-что и не исчезло вовсе, до сих пор существует, шумит листвой, цветет, плодоносит, не ведая, что стало живым памятником давно ушедших эпох.
Недаром в статьях Хейердала столько внимания уделяется фактам, почерпнутым из этноботаники.
Вот один из самых наглядных примеров. Среди растений, культивируемых человеком, в Америке широко распространен плантин, или банан. «Диких родственников» у него в Новом Свете нет, и потому, следуя взглядам изоляционистов, нужно было бы предположить, что банан появился на Американском континенте только с приходом туда европейцев. Действительно, старинные хроники повествуют о епископе Панамском Томасе де Берланга, который в 1516 году посадил несколько корней банановых деревьев на острове Испаньола, откуда якобы банан распространился и на материк.
Если это так, то получается, что распространялся он со скоростью, невероятной даже для неприхотливой сорной травы, потому что уже через четверть века бананы росли как культурное растение вдоль всей Амазонки.
Можно ли представить себе, что, воздав хвалу епископу Панамскому, аборигенные земледельцы моментально вырыли часть посаженных им корней, перевезли их морем с Испаньолы к устью Амазонки, затем прошли на веслах самую длинную в мире реку, пробились сквозь джунгли с тяжелым грузом – и все лишь для того, чтобы вновь закопать незнакомые клубни, не зная даже толком, что из них вырастет?
«Нет, – говорит Хейердал, – все же естественней верить инкским документальным свидетельствам, утверждающим, что банан – исконная, древняя культура Перу. И помнить, что еще в 1879 году археологи сообщали о находке банановых листьев и плодов в гробнице доколумбова кладбища в Анконе».
Подчеркиваем: диких родичей у американского плантина нет, он не был, следовательно, «приручен» в Новом Свете и, значит, появился там уже в «одомашненном» обличье, – а случиться так могло лишь, если существовали древние трансокеанские контакты.